Евгений Бабушкин: Конец культа
Накануне оттепели
Четырнадцатый корпус Кремля скоро снесут. Хотели к оттепели, выйдет — к холодам. Путин сказал, чтоб там снова построили монастырь. Примета времени: менять советские культовые здания на имперские.
Раньше в этом корпусе была военная школа. Театр. Кабинет Ельцина. Администрация Путина. Но дольше всего — зал заседаний Верховного Совета.
Рано утром 25 февраля 1956 года в окнах его горел свет.
XX съезд партии закончился накануне. Без сенсаций. Обсудили империализм и паровозы. Провозгласили мирное сосуществование. Был, правда, доклад Анастаса Микояна про отдельные недостатки в некоторых сферах, но кого волнует Микоян.
А свет горел, и Москва замерла в ожидании, и был среди ожидавших Картмелл Джон Александр Ретти — корреспондент московского бюро Reuters. И был у него друг Костя Орлов. Обычный парень из обычной коммуналки, который очень любил общаться с иностранцами — просто как привязанный ходил.
В конце февраля Орлов назначил встречу Ретти, намекнул, что знакомый его знакомого работает в одном райкоме… И пересказал содержание секретного доклада Хрущева. Ретти записывал. Записная книжка жгла ему карман, каждую минуту он ждал КГБ. Но вскоре стало ясно, что этот Костя — КГБ и есть. Его — безымянного сотрудника под прикрытием — выбрали, чтобы слить на Запад информацию. Кто выбрал — неизвестно. Зато известно, что информация была тщательно дозирована, а полный текст оставался совершенно секретен.
Парадокс: в марте речь разослали по всем партийным ячейкам для чтения вслух. Но простым партийцам на руки не выдавали, хранили в райкомовских сейфах. Известна докладная записка начальника КГБ Серова: «23 марта сего года в Пачелмском райкоме КПСС утерян экземпляр №34322 доклада товарища Хрущева Н. С. “О культе личности и его последствиях”. Принятые меры розыска положительных результатов пока не дали...»
Ничего удивительного, что Секретную речь все-таки украли. И конспирологи единственный раз в истории оказались правы: сделали это евреи.
Как евреи речь украли
Виктор Шпильман стал Граевским еще до войны: в Польше евреев не очень-то любили. Когда пришли немцы, стало совсем худо, но после раздела Польши Граевский оказался на советской стороне, поэтому выжил, учился в Москве, вернулся честным коммунистом и устроился в Польское агентство печати. Это что-то вроде наших «РИА Новостей».
Молодой и успешный, он ухаживал за молодой и успешной Люцией Барановской. Она работала польским Песковым: была референтом у самого главного босса, первого секретаря ЦК Польской объединенной рабочей партии Эдварда Охаба.
Стариком Граевский охотно рассказывал эту историю: мол, секретная папка просто лежала на столе, он попросил почитать, и Люция дала.
Могла ли она не понимать значения папки? Могла. В Польше тогда был бардак. 12 марта 1956 года застрелился предыдущий партийный начальник, сталинист Болеслав Берут. Охаб принимал дела, и работы у Люции было невпроворот.
Так или иначе, речь Хрущева оказалась у Граевского, и он был потрясен: «Вы можете себе представить, что со мной происходило. Сталин — отец народов, великий учитель, солнце и вдруг простой разбойник. Когда я кончил читать, я чувствовал, что у меня атомная бомба в руках…»
Граевский снял с «бомбы» копию и понес приятелю, Якову Бармару, сотруднику израильского посольства. Непростому, конечно, сотруднику.
Коротко об израильской разведке
В израильской разведке есть Моссад (это как ЦРУ или ГРУ) и есть Шабак (как ФБР или ФСБ). Обе службы создал один человек, Изя Гальперин из Витебска.
В 1930 году о сталинских репрессиях мало кто слышал, особенно Изя: жил он в Латвии и думал только о сионизме. Когда ему стукнуло 17, он поцеловал маму, взял пистолет и сел на пароход до Генуи, а оттуда — до Яффо: защищать еврейские поселения от арабов. С ним были десятки таких же подростков. Когда пароход перехватили британские пограничники, все побросали оружие в воду, но не Изя. Он засунул пистолет в буханку хлеба — огромную генуэзскую чиабатту. И потому ступил на Святую землю с оружием в руках. Вот какой он был, Изя Гальперин, впоследствии — шеф обеих израильских разведок Иссер Харель.
Пока Харель учился стрелять в арабов и выращивать лимоны, в Трансильвании в хорошей еврейской семье рос Артур Менделовиц. В начале войны венгры не убивали евреев, даже разрешали им служить в стройбате. Но в 1944 году концепция изменилась: Артур Менделовиц попал в Освенцим. Неизвестно, как он выжил и почему из всей семьи выжил только он. Но после войны Артур Менделовиц — под именем Амос Манор — стал самым верным человеком Хареля и возглавил израильскую контрразведку. В которой, конечно, работал и Яков Бармар, польский приятель Виктора Граевского.
Приключения доклада
Граевский хорошо сказал про атомную бомбу, но доклад больше походил на горячую картофелину: Граевский передал его Бармару, тот — Манору, тот — Харелю, а тот — самому Давиду Бен-Гуриону, основателю Израиля. Он не хотел ссориться с Советским Союзом. Поэтому кинул картофелину дальше: Аллену Даллесу.
Про Даллеса в России знают хорошо: это ж тот самый, у которого был план, как развалить СССР. В реальности он всего лишь руководил ЦРУ, и развал СССР не входил в его непосредственные должностные обязанности. Но даже Даллес не имел права публиковать доклад. Он отдал его брату-госсекретарю, а уж Джон Фостер Даллес передал Секретную речь самому президенту Эйзенхауэру.
5 июня 1956 года американцы опубликовали полный перевод доклада в The New York Times. 6 июня это сделали французы в Le Monde. Британцы тянули до 10 июня, но только потому, что The Observer выходил по воскресеньям. И лишь 2 июля «Правда» опубликовала сокращенную, беззубую версию доклада, где даже репрессии упоминались как-то вскользь.
Нет оснований не верить этой шпионской истории. Впрочем, Хрущев в мемуарах предлагает более скучную версию: «Поляки размножили документ. Мне говорили даже, что поляки его продавали задешево. Доклад Хрущева, сделанный на закрытом заседании XX съезда КПСС, ценился недорого. Его просто, образно говоря, покупали на базаре все, кто хотел, включая разведчиков со всего мира…»
10 секретных тезисов Никиты Хрущева
Секретная речь — это 80 страниц убористого текста. Хрущев читал ее пять часов подряд. Мы выберем лишь 10 самых замечательных кусков, 10 обвинений.
1. Репрессии. «Произвол одного лица поощрял и допускал произвол других лиц. Массовые аресты и ссылки тысяч и тысяч людей, казни без суда и нормального следствия порождали неуверенность в людях, вызывали страх и даже озлобление».
2. Политические убийства. «После убийства Кирова руководящие работники Ленинградского НКВД были сняты с работы и подвергнуты очень мягким наказаниям, но в 1937 году были расстреляны. Можно думать, что их расстреляли затем, чтобы замести следы организаторов убийства Кирова. (Движение в зале.)»
3. Слежка. «В результате своей крайней мнительности и подозрительности Сталин дошел до такого нелепого и смехотворного подозрения, будто Ворошилов является английским агентом. (Смех в зале.) Да, английским агентом. И к нему дома был подставлен специальный аппарат для подслушивания его разговоров. (Шум возмущения в зале.)»
4. Военные ошибки. «Сталин операции планировал по глобусу. (Оживление в зале.) Да, товарищи, возьмет глобус и показывает на нем линию фронта. Что же из этого получилось? А получилось самое худшее из того, что мы предполагали. Немцам удалось окружить наши воинские группировки, в результате чего мы потеряли сотни тысяч наших войск. Вот вам военный “гений” Сталина, вот чего он нам стоил. (Движение в зале.)»
5. Пропаганда. «Возьмите наши исторические и военные кинокартины или некоторые произведения литературы, которые читать тошно. Ведь все они предназначены для пропаганды именно этой версии, для прославления Сталина как гениального полководца».
6. Самодурство. «Сталин так и действовал: шевельну мизинцем — и нет Косиора, шевельну еще раз мизинцем — и нет уже Постышева, Чубаря, шевельну опять мизинцем — и исчезают Вознесенский, Кузнецов и многие другие».
7. Пытки. «Здесь присутствует делегат съезда, бывший министр госбезопасности т. Игнатьев. Сталин ему прямо заявил: если не добьетесь признания врачей, то с вас будет снята голова. (Шум возмущения в зале.) Сталин сам вызывал следователя, инструктировал его, указывал методы следствия, а методы были единственные — бить, бить и бить».
8. Нарциссизм. «Чем у нас иной раз измеряется авторитет и значение того или иного руководителя? Да тем, что его именем названо столько-то городов, заводов и фабрик, столько-то колхозов и совхозов. Не пора ли нам покончить с этой “частной собственностью” и провести “национализацию” фабрик и заводов, колхозов и совхозов. (Смех, аплодисменты. Возгласы: “Правильно!”)»
9. Невежество. «Он страну и сельское хозяйство изучал только по кинофильмам. А кинофильмы приукрашивали, лакировали положение дел в сельском хозяйстве. Колхозная жизнь во многих кинофильмах изображалась так, что столы трещали от обилия индеек и гусей».
10. Светлое будущее. «Наша партия, вооруженная историческими решениями своего XX съезда, поведет советский народ по ленинскому пути к новым успехам, к новым победам. (Бурные, продолжительные аплодисменты.) Да здравствует победоносное знамя нашей партии — ленинизм! (Бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают.)»
Полет мухи
Этого в июльской «Правде» не было. Полный текст доклада опубликовали только в 1989 году. Все эти «бурные аплодисменты» тогда уже вызывали смех. Да никто на самом деле и не аплодировал. О гробовом молчании съезда вспоминают и его участники, и сам Хрущев: «Съезд выслушал меня молча. Как говорится, слышен был полет мухи. Все оказалось настолько неожиданным. Нужно было, конечно, понимать, как делегаты были поражены рассказом о зверствах, которые были совершены по отношению к заслуженным людям, старым большевикам и молодежи. Сколько погибло честных людей, которые были выдвинуты на разные участки работы! Это была трагедия для партии и для делегатов съезда».
Это особый жанр семидесятых: надиктованные мемуары бывших вождей. Магнитофонная лента сохранила их старческие, взволнованные, сварливые голоса. Почетный пенсионер Микоян вспоминает о съезде примерно в том же стиле: «Я и многие другие не имели полного представления о незаконных арестах. Конечно, многим фактам мы не верили и считали людей, замешанных в этих делах, жертвами мнительности Сталина. Это касается тех, кого мы лично хорошо знали. А в отношении тех, кого мы плохо знали, да нам еще представляли убедительные документы об их враждебной деятельности, мы верили».
Это самое поразительное. «Мы не знали». «Мы верили».
Верили и в тридцатые, и в сороковые, и даже осенью 1953 года, когда на закрытом процессе по делу Лаврентия Берии открыто заговорили о пытках и массовых убийствах. 48 страниц отчета разослали в партийные организации. Семь миллионов партийцев узнали о преступлениях Берии — но не Сталина. Сталин был ни при чем.
До доклада.
Разочарование было чудовищным. Легенда передает слова Молотова: «До XX съезда нам искренне симпатизировали две трети человечества. После — никто».
Пусть поцелуются
Пока в СССР таяло, в США подмерзало. Малоизвестный сенатор Маккарти, местный Милонов, заявил, что кругом коммунисты и надо с ними бороться. Буквально за пару лет в США появились и политическая цензура, и черные списки, и прочие прелести маккартизма — по разным причинам президент Эйзенхауэр поддерживал сенатора.
Лучшие люди страны, включая Чаплина и Эйнштейна, были под подозрением. И неудивительно: в пятидесятые годы все властители дум во всем мире, от Сартра до Брехта, были левыми. Кто-то в самом широком смысле слова: за равенство и против эксплуатации. А многие реально поддерживали Советский Союз.
Но после 1956 года Маккарти стал не нужен. Слово «коммунизм» навсегда связалось с преступлениями сталинской эпохи.
А в зоне советского влияния начались бунты. В июне поднялась Познань. Выступления против Сталина начались на заводе имени Сталина. Рабочие бунтовали против власти рабочих. Разгромили местный горком партии, открыли тюрьмы. В столкновении с полицией погибли десятки человек, выживших судили. Но все-таки и в Польше уже «подтаяло»: двадцать человек получили малые сроки, прочих и вовсе отпустили.
По примеру поляков взбунтовалась и Венгрия, где тысячи были убиты. Этот эпизод хорошо известен. Зато почти забыта грузинская трагикомедия. 5 марта, в годовщину смерти Сталина, не увидев траурных мероприятий и передовиц, тбилисские коммунисты устроили митинг протеста. Вот как описывает митинг Георгий Данелия, в те годы — выпускник Московского архитектурного института.
«Драматический театр города Гори командировал на митинг актеров в костюмах и гриме вождей пролетариата. Распорядитель митинга объявил в микрофон: единомышленники из Гори прислали Ленина и Сталина, чтобы все видели — Ленин и Сталин любили друг друга! И Ленин считал Сталина верным ленинцем!
— Пусть Ленин пожмет руку Сталину! — крикнули из толпы.
И Ленин пожал руку Сталину.
— Пусть поцелует! — попросили из толпы.
И Ленин поцеловал Сталина.
— И Сталин тоже пусть поцелует Ленина! — потребовали из толпы.
И Сталин поцеловал Ленина.
— Пока не разденутся и не лягут, у них ничего не получится! — крикнул кто-то.
Все засмеялись».
Кажется актерской байкой, но это — правда. А еще правда, что на пятый день волнений в Тбилиси вошли танки и начали стрелять по людям.
Вот и оттепель
А дальше все было очень хорошо. И полет в космос, и победа в Каннах, и доступное жилье, и новая литература. И многие, говорят, были в приподнятом настроении, совсем как в романе Эренбурга: «Все сразу стало живым и громким. Смешно! Сейчас Вера придет, а я даже не думаю, что я ей скажу. Ничего не скажу. Или скажу: “Вера, вот и оттепель”...»
Болгарский город Сталин стал Варной. Румынский Сталин — Брашовом. Польский Сталиногруд — Катовице. На карте появились Донецк (бывший город Сталино), Новокузнецк (бывший Сталинск), Душанбе (бывший Сталинабад). Отовсюду исчезли статуи Сталина, в том числе гигантская, с десятиэтажный дом, статуя в Сталинграде. Сталина выкинули из библиотек. Ободрали с мозаик.
Досталось и Молотову (Пермь снова стала Пермью), и другим официальным лицам. Полную победу над старыми именами одержали только два съезда спустя. 31 октября 1961-го Сталина вынесли из Мавзолея, а 11 ноября 1961-го переименовали Сталинград в Волгоград.
Но главный итог доклада был поначалу незаметен. Люди стали возвращаться домой. Тем, кто не вернулся, возвращали доброе имя. Реабилитировать начали еще в 1954 году. Но массово — только после Секретной речи. В пятидесятые — 700 тысяч человек. В шестидесятые — 150 тысяч. В восьмидесятые — почти миллион.
Усы растрепались
Виктор Граевский уехал из Польши в Израиль и стал там известным журналистом. Вскоре к нему пришли из КГБ: не из-за доклада, а просто — завербовать. Он сразу сообщил в Шабак, и из шпиона поневоле стал самым настоящим двойным агентом. Умер он в 2007 году, давно отойдя от всех этих игр.
Его пассия Люция Барановская так и работала референтом до самой смерти. Генсеки меняются, а хорошего секретаря поискать надо.
Блистательный Иссер Харель в возрасте 48 лет лично брал Адольфа Эйхмана, ответственного за «окончательное решение еврейского вопроса». Эйхман скрывался в Аргентине, и дело чуть не кончилось аргентино-израильской войной, но обошлось. В те годы у мира и так хватало поводов взорваться.
Маккарти спился.
Видные партийцы закончили дни на госдачах. В том числе долгожитель Анастас Микоян, про которого сложили знаменитую присказку: от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича.
Был среди них и пенсионер Никита Хрущев. Первый правитель России, которого не вынесли с поста вперед ногами. Сняли его мирно, по законам новой эпохи. В честь Хрущева не назвали даже самой паршивой улицы, но эпоха эта все-таки получила его имя: хрущевская оттепель.
Жил он на девятом километре Рублево-Успенского шоссе, в поселке Жуковка-2, где позже поселились Ходорковский и Чичваркин. Много грустил, но был по-старчески благодушен. «Сейчас я часто слушаю радио. Радио — это мой спутник во время прогулок. От него я получаю и информацию, и удовольствие. Я люблю народную музыку, народные песни. Кое-что нравится мне и из современной музыки. Но, каюсь, видимо, человек в моем возрасте больше склоняется к тому, на чем он был воспитан в молодости. Особенно в хорошее настроение прихожу от пения Людмилы Зыкиной, это моя любимая певица...»
Сын вспоминает: когда пришло время помирать, Хрущев пошутил.
«Кислород подводили к носу по двум прозрачным трубочкам. На лице их закрепляли пластырем. Отец обратился к дежурной сестре:
— Что-то у меня усы растрепались, поправьте, пожалуйста».
Некролог в «Правде» напечатали самым мелким шрифтом.