Никас Сафронов: Я мог жить припеваючи в Европе, но выбрал Россию
Художник Никас Сафронов признался во всепоглощающей любви к Родине и рассказал, что оставит Москве.
В день своего 65-летнего юбилея советский и российский художник, действительный член Российской Академии художеств, заслуженный художник РФ Никас Сафронов в эксклюзивном интервью ФАН рассказал о детстве и поступлении в ростовское художественное училище, а также о своей всепоглощающей любви к Родине.
«Мне не на кого было рассчитывать»
— Часто у людей, сделавших большую карьеру, в детстве было что-то нереализованное, иногда мечта о другом социуме. А в вашем советском детстве было чувство, что хочется чего-то иного, яркого, заграничного, далекого?
— Нет, я хотел путешествовать и быть пиратом, читал приключенческие романы о капитане Бладе и когда однажды увидел выпускника нашей школы, который пришел в морской форме, стал грезить морем. После восьмого класса ульяновской средней школы я уехал в Одессу поступать в мореходку.
— Вам часто задают автобиографические вопросы. Отвечая, вы анализируете прошлое или просто делитесь «вспышками» воспоминаний?
— Нет, я помню четко, но фрагментарно. Я писал когда-то мемуары. Иногда вспоминаются спонтанные, неожиданные эпизоды: первый снег, какие-то пейзажи из детства, грачи... Воспоминания — они как кино, которое ты помнишь, которое как бы стало твоей жизнью.
— В 2017 году в социологическом исследовании «Народная элита России» вы оказались 22-м в топ-100 людей с самым высоким индексом признания российского общества — и первым из художников. Я понимаю, что признание художника измеряется в других параметрах. Но все же, что двигало вами в карьере?
— История «я докажу вам, кто я такой» — про другого человека. Я хотел быть профессионалом. Когда поступил в мореходку, понял, что это не совсем мое. Как раз в то время моя тетя, врач из Ростова, уезжала по контракту в Сибирь. Она предложила пожить у нее до армии. Мне было 16, до армии оставалось два года, и я приехал в Ростов, подал документы в художественное училище.
Еще в школе мой учитель по рисованию говорил, что мне надо быть художником. При поступлении кто-то сказал: «У него нет специального образования», — а кто-то: «Видите, как фантазирует парень, мы его научим». В конце концов, было решено взять меня с условием: «На месяц-два возьмем, не потянет — отчислим». Я подумал тогда: «Да я не буду художником, но я вам докажу, что я могу». Уже на втором курсе у меня купил картину сокурсник.
А еще я хотел служить в армии. Стремления «из грязи в князи» не было никогда. Я фантазировал о каком-то своем мире. Я много работал тогда. Я учился и работал: сторожем, грузчиком, дворником, работал в театре. Я был увлечен жизнью, был крепким, понимал, что мне не на кого рассчитывать. Я уехал из города, где нас было шестеро детей, у мамы не было постоянной работы, иногда она подрабатывала медсестрой. Папа работал один… У родителей ничего не было, никаких запасов, они были скромные.
Нам помогало иногда государство, давало, как многодетной семье, школьную одежду, бесплатные путевки в пионерские лагеря от профсоюза.
«Я не могу без России»
— Было ли предчувствие, что вы станете знаменитым в России?
— В 1981 году я жил в Вильнюсе и, впервые продав картины со своей выставки, заработал 2850 рублей. Это были огромные деньги. Я вложил их в бизнес — тогда это называлось фарцовкой — и продолжал «крутиться», не надеясь на живопись.
Несмотря ни на что, настал момент, когда я почувствовал, что я внутри — художник. Не то, что я умел хорошо рисовать, а что внутренне состоялся. Я тогда бросил институт, уехал в Загорск изучать иконопись, потом вернулся в училище в Ростов, закончил его, снова уехал...
У меня появилась жена. Она была из Сорбонны, топ-модель, а я был молодой, талантливый, дерзкий, но не наглый. Прожив с ней 20 дней — подал на развод. Жена была против, но я все равно развелся несмотря на то, что у нее — папа, деньги, миллионы. Была середина 1980-х — я опять рассчитывал только на себя…
— И в этот момент вас заметили за рубежом?
— У меня появилась возможность выезжать за границу, где я стал изучать старых мастеров: в Голландию, Италию, Бельгию, во Францию. Я был женат на француженке, дочке миллионера, я работал в Италии и продавал картины, у меня там все шло хорошо. Но я не мог без России. До сих пор зарабатываю там, а трачу здесь.
— Не было желания переехать из России?
— Я занимаюсь благотворительностью, построил храм в честь мамы, курирую разные благотворительные фонды: мне всех жалко. Я не уезжаю никуда.
Я живу в России, потому что не могу без нее. Россия для меня — отчий дом. Я здесь построил дорогую квартиру с видом на Кремль, вложил в нее чуть ли не 20 миллионов долларов, хотя мог за границей купить 10 домов и жить припеваючи. Моя принципиальная позиция — я хотел дом именно здесь, в России, в Москве. Москву я люблю.
— Одна из составляющих вашей популярности — вы постоянный герой светской хроники, богемных тусовок и ток-шоу. То есть вы продаваемый, не бедный художник. Как вы все успеваете?
— Я беру работу, а уж когда я ее сделаю: ночью, утром — это неважно, я ее сделаю ровно в срок. Но я свободен, я могу спать час, могу девять часов, могу не спать, но мне самому приходится принимать решения. Я бы не смог работать на заводе, не смог бы быть в партии, не смог бы быть человеком, находящимся в системе обязанностей. Но я выполняю все взятые на себя обязательства, в этом плане я четкий. Я пришел к мысли, что не интересен человек, который ищет миллион, но всем интересен тот, кто его нашел. Я понимал, что мне надо найти свой внутренний «миллион».
Я никогда не хотел стать академиком, хотя писал портрет Ельцина и мог попросить у него все что угодно, но даже мысли не возникло в голове попросить звание народного! У меня не было корысти просить мастерскую, писать письма, жаловаться.
Лужков ко мне приходил — уже после того, как покинул пост мэра: я пригласил его и подарил портрет со словами: «Спасибо за Москву, Юрий Михайлович, спасибо, вам». Он спросил: «Никас, ну что ж ты не попросил у меня мастерскую, галерею? Я тебе бы все дал, я же к тебе всегда хорошо относился! Никого я так высоко не ценю, как тебя, художника».
— Неужели вы совсем не тщеславны?
— В Ульяновске моим именем назвали школу, училище в Ростове. Им, наверное, приятнее будет, если я буду народным художником… Но лучше я буду мучиться не амбициями, а обязанностями. Я не навязываюсь и никогда никого не прошу — это мое кредо. Как всякий человек, который достиг чего-то, я, наверное, тщеславен, но, думаю, это хорошее качество. То, что художник должен быть голодным и бедным — это миф, легенды. В действительности, надо изучать историю искусств.
Знаете, за всем этим «светским» стоит огромный труд, работоспособность. Я сплю по 2-3 часа, ночью сажусь и работаю до утра. Сейчас не хожу на тусовки принципиально, потому что на них одни и те же люди ходят. Получаю по 30 приглашений в день. Но игнорировать их все не могу: это клиенты, это встречи с корреспондентами — тебя видят, замечают: «Вот, кстати, Никасу надо заказать портрет» (смеется).
«Я все завещаю Москве»
— Вы модный живописец, отрицать трудно. К какому художественному течению можно отнести ваше творчество?
— Я занимался сюрреализмом, потом перешел к символизмам, которые можно объяснить, расшифровать. И портреты — это основное. Я пишу сам, у меня нет помощников, хотя я имею право и возможность, наверное. Делаю время от времени пейзажи городов, где бываю. Мой авторский стиль я называю Dream Vision.
На выставках я показываю свои творения, чтобы люди знали меня как художника по всей России — даже те, кто вообще не интересуются искусством. Люди меняют свое мнение, это тоже хорошая тенденция.
Сначала вокруг меня была некая тайна: такой таинственный сюрреалист, жена-итальянка, и все мечтали почему-то со мной познакомиться. Ко мне на 8-й этаж на Малой Грузинской приходили все, там я познакомился с Калягиным, с Гафтом — все звезды, актеры. Женщины просто млели! Потом меня стало много — и пошел отсчет обратный: говорили, что я тусовщик, такой-сякой. Потом это все стало меняться, появились какие-то научные статьи, признание арт-сообщества. Меняется время, но сейчас мы «бронзовеем».
— Покупают ли ваши картины государственные музеи?
— Да, мои работы приобрели около 60 музеев. Мне приятно, что я не дарю, а продаю, но цена для государственных музее всегда лояльная, ниже чем для частного покупателя. Спонсоры приобретали мои работы для Третьяковки, есть мои работы в Ростовском, Ульяновском, Саратовском музеях.
— К какому-то следующему юбилею можно ожидать большую выставку, ретроспективу ваших работ?
— Это сложно, я очень жалею о том, что какие-то картины ушли в частные коллекции, и это в основном портреты. Есть идея — надо собрать Dream Vision и сделать выставку в Японии.
Некоторые свои работы я не хочу продавать, поэтому ставлю специально высокие цены — 200-250 тысяч. Но, тем не менее, все равно коллекционеры приобретают мои картины.
Когда-то, наверное, будет ретроспективная выставка. И, вероятно, музеи выдадут для нее мои работы из своих запасников, наверное, будет серьезная большая программа. Тем более, я хочу завещать все городу Москве — и картины, и квартиру.
— Вы серьезно?
— Мы посоветовались с сыном: лучше отдать все городу. Город сохранит, город сбережет, город сделает музей-дом, будет другое отношение ко мне. Я с собой это не заберу. Поэтому зачем давать родственникам, что от этого?
— Поэт в России — больше, чем поэт. А вот художник в России, как он может состояться?
— Понимаете, Россия — это самая красивая страна в мире. В России есть все: здесь красивый народ, здесь красивая природа, она с севера до юга несет какую-то особую энергетику. Это голова мира. Как говорят, Индия — это ноги, голова — это Россия. И Россия всегда обособленная, она как бы под куполом, но все равно имеет свою дорогу продвижения.
Мы получаем информацию, нам пытаются дать некие новые веяния, технологии, и в искусстве в том числе. Но мы все равно возвращаемся к каким-то ценностям, к классике. Поэтому Россия — это те слезы, которые нужно пройти, та боль, которую нужно испытать. Пройти, чтобы сохранить себя как идентичный народ.
Состояться в России можно по-настоящему, можно состояться где угодно. Но если ты по-настоящему состоялся здесь, если тебя здесь признали, то ты будешь признан во всем мире в искусстве. И если ты оставил по-настоящему серьезный след, это будет оценено в любой части света.
Потому что здесь есть особое восприятие всего. Если ты преодолеваешь это, проходишь этапы, то у тебя есть надежда и шанс. Не сразу! Это может быть Айвазовский, это может быть Коровин, это может быть Кандинский или Малевич. Если ты здесь получил признание, у тебя получается другая историческая жизнь.
Дали говорил: «Я и есть сюрреализм». Я говорю: «Я и есть Россия». Я рад, что я состоялся в России, я рад, что живу в России.