Рассказ Тимура Максютова «Ленинградцы»
Публикуется в рамках проекта газеты «Петербургский дневник» и Союза писателей Санкт-Петербурга
На Востоке не принято ходить на кладбище. Нет такого, как у славян, чтобы скамейка у могилы, покосившийся железный столик. Сесть, выпить, закусить. Поставить граненый стакан с водкой, накрытый ноздреватым хлебом. Поговорить с ушедшими из жизни за жизнь. А женщинам татарским вообще дорога к мертвым заказана. Нельзя на погост. Женщина – она породительница сущего, хранительница его трепетного огонька. Ни к чему бывать там, где все кончается. Сегодня опять приснилось. Я – восьмилетний обалдуй. Летние каникулы в Башкирии, на большой железнодорожной станции Янаул. К вилке соседского «Школьника» бельевой прищепкой присобачена сложенная вчетверо почтовая открытка. Крутишь колеса – трещит. Словно микулинский двигатель славного штурмовика Ил-2. Я лечу на бреющем над утоптанной тропой и поливаю фашистских гадов яростным огнем автоматических пушек. Шмель сопровождения надежно гудит над ухом. На крыльцо выходит Белая Бабушка. Белая, потому что седая. И не от старости. Бабушка – словно молодой воробей: маленькая, подвижная, задорная. Она поседела, когда почтальон принес сразу две похоронки на сыновей. Ак-аби – старшая в роду. Не дожили ни муж, ни братья. Кто без вести, кто вскоре после войны – от ран. В Янауле был военный госпиталь. В парке слонялись выздоравливающие: бледные, в стираных-перестираных бинтах. Грелись на ярком уральском солнце. Улыбались: живы. Моей маме было три года. Она вылавливала на улицах мужчин в выгоревших гимнастерках без погон и тащила их, смущенных, к себе домой. Поясняя всем встречным: – Это папа мой! С фронта вернулся. Ак-аби принимала их, не гнала. Кормила. Слушала сбивчивые рассказы, положив подбородок с ямочкой на сухой кулачок… Бабушка машет мне с крыльца: – Умм, малай, айда домой! Дома кружка теплого молока утренней дойки, синеватого от пригоршни малины. Светящиеся изнутри ягоды бултыхаются, как бродячие морские мины в Финском заливе. Разрумянившаяся бабушка хлопочет у печки. Эмалированный тазик наполняется шанежками – теплыми, с желтой корочкой и коричневыми пятнышками на ней. Будто подсолнухи. Бабушка берет узелок с солнцебокими шанежками, повязывает выходной белый платок в мелких алых цветках. Берет меня за руку: – Айда. Ее ладошка твердая, теплая. Трубят маневровые, как слоны на водопое. Диспетчер хохочет по громкой связи на весь Янаул. Пахнет креозотом, полынью и пылью. За путями кладбище. Покосившиеся, заросшие памятники: полумесяцы, изредка жестяные звезды. На дальнем краю загородка. Там железные, крашенные в голубое пирамидки. Без имен. Только даты и цифры: «12.06.1942. 6 чел.», «26.05. 1942. Семья». Ак-аби делает немыслимое: идет на кладбище. Отворяет скрипящую калитку. Достает шаньгу, разламывает пополам. Одну половинку дает мне. Крошит свою над травяными холмиками. Я делаю то же самое. Тихо говорит: – Земляки твои. Ленинградцы. Поздней весной и летом 42-го эшелоны эвакуированных шли печальным потоком, как одна похоронная процессия. Стояли в Янауле подолгу. Жители собирали последнее: прошлогоднюю картошку, вялые луковицы. Пекли «пустые» (откуда мясу взяться?) беляши. Несли на станцию, к эшелонам. Ленинградцы в вытертых теплых пальто, в пуховых платках крест-накрест. Жарким башкирским летом их била ледяная блокадная дрожь. Голодные, все равно ели деликатно. Собирали крошки в птичьи ладошки. И умирали прямо тут, над дымящимися тазиками с шанежками. По всей дороге. До Перми. До Омска… Справка: Тимур Максютов родился в Ленинграде в 1965 году. С 1982-го по 1991 год служил в ВС СССР, капитан запаса. С 1992-го трудится в металлургии. Автор пяти романов, трех сборников рассказов, тринадцати детских книг, публикаций в журналах «Новый мир» и «Дружба народов». Мнение: «Рассказ Тимура Максютова хочется перечитывать. В каждой фразе своя особая музыка, а также цвет и даже запах. Бытовые детали не случайны, а очень уместны в контексте исторической достоверности. Это свойство настоящей прозы», – отметил писатель Сергей Махотин.