«Ты сам должен быть, как вода»: Екатерина Колосова — о жизни и смерти в Венеции
Можно ли назвать Петербург пародией на Венецию, а русскую классическую культуру — пародией на европейскую, почему центр Ренессанса стал ассоциироваться с гнилью, упадком и смертью, что способно переродить Венецию, от которой остался лишь набор штампов на экспорт, и легко ли налаживать быт в самом загадочном и эфемерном городе мира.
Какие ключевые образы Венеции формируются в русской культуре — это город-мираж, город-упадок, город-красота, или что-то еще? И как эти представления менялись с течением времени?
Венеция — это и красота, и мираж, и упадок. Загадочная, дивная, с восточным флером. Победоносная владычица морей. Прекрасная Царица Адриатики. О ней мечтал Пушкин, у которого она фигурирует, но личной встречи у поэта с городом святого Марка не случилось. Ею упивался Вяземский. Его стихи о Венеции высоко ценил Бродский. Иосиф Александрович же почувствовал упадок. Хотя даже у него Венеция блестит разными гранями. Она ценна ему и сама по себе, и далеким напоминаем о Петербурге. Так что венецианский миф — это синтез красоты, тоски, искусства и, конечно, воды.
Русский человек, попавший в Венецию, испытывает что-то особенное, отличающееся от ощущений западного человека?
Есть две категории людей, независимо от национальностей. Кому-то Венеция западает в душу и становится извечным магнитом, притяжение к которому не заканчивается никогда. Для них она прекрасная, сказочная, невероятная, волшебная. И чем больше ее изучаешь, тем сильнее становится это чувство. Со временем любовь к Венеции может стать взаимной, а отношения с городом — глубже и роднее. Есть и те, кто остается равнодушен к лагунной магии и видят не красоту, а обшарпанные стены и разруху. Как правило, это свидание на один раз, и история прерывается.
Можно ли вообще говорить о существовании «русской Венеции» в нашей культуре как о полноценном явлении?
На мой взгляд, да. Изучая тему русских в Венеции, могу сказать, что этот город затронул души многих личностей, связанных с искусством. Братья Васнецовы, Врубель, Суриков, Достоевский, Серов, Бенуа, сестра Марины Цветаевой приезжали в Венецию и оказывались под впечатлением от города. Он менял и обогащал их творчество, а в некоторых случаях менял и жизнь. Стравинский посвятил святому Марку свой Canticum Sacrum, который был исполнен в соборе Сан-Марко. Венецианские набережные и площади есть в живописи Серова, а каналы и церкви — на акварелях Александра Бенуа. Достоевский с женой были на площади Сан-Марко и так впечатлились увиденным, что супруга писателя потеряла свой веер. Венеция живет в стихах не только Бродского, но и Вяземского, Ахматовой, Блока, Брюсова, Гумилева.
Русские художники присутствовали на Венецианской биеннале с самого начала, а в музее Ка-Пезаро есть купленная администрацией картина Филиппа Малявина «Смех». Наконец, Дягилев хотел создать балет, посвященный любимой Венеции, а декорациями и костюмами должен был заниматься Александр Бенуа. Кстати, он даже своим существованием связан с Венецией — его прадед, знаменитый композитор Катерино Кавос, переехал из Венеции в Петербург, а дед Александра, Альберто Кавос, восстановил Большой театр после пожара и построил Мариинский театр. При этом у семьи было палаццо на Большом канале, которое Бенуа описывает. Ну а что касается балета о Венеции, то, к сожалению, он так и не увидел свет. Но узы русских с Венецией сильны и без этого.
Можно ли назвать Петербург пародией на Венецию, а русскую культуру, русский метатекст (сформировавшийся в Петербурге) — пародией на европейский?
Я сейчас заканчиваю книгу о связи Петербурга с Венецией. Могу сказать, что есть некие параллели у этих городов, общая история, культура, но они при этом очень разные. Я бы не назвала Петербург пародией на Венецию, это скорее собирательный образ Европы. В архитектуре, культуре, литературе. Другое дело, что влияние Венеции на нас было намного больше, чем мы себе представляем.
При Елизавете Петровне и Екатерине II в искусстве Петербурга царствовали венецианцы. Они тогда считались лучшими в живописи и скульптуре. Поэтому плафон в Царскосельском дворце писал Валериани из Венеции, а скульптуры в пригородах Петергофа, Павловска, того же Царского Села заказывали у венецианских мастеров. Наконец, архитектор Кваренги, основательно занимавшийся обликом столицы, родом из-под Бергамо, а это часть Венецианской Республики.
Опыт Бродского наталкивает на мысль: Венеция в ХХ веке для русских — это не столько про экзотику и эстетику, сколько про эскапизм. Так ли это? И про что она для европейцев?
Я бы сказала, что Венеция — это отдельный мир. В нем есть место и эстетике, и эскапизму. Люди, приезжающие сюда, часто фундаментально переосмысляют свою жизнь. Это единственный в своем роде город. Он балансирует между водой и небом. Он неустойчивый с одной стороны, но дает уверенность, если дело касается чего-то творческого и эфемерного. В Венеции, как бы подражая ее климатическим особенностям, ты сам должен быть изменчивым, как вода. Здесь можно впасть в меланхолию, но невероятная концентрация красоты и насыщенные краски закатов непременно разгонят любые мрачные мысли. Что у Венеции хорошо получается, так это успокаивать, напитывать вдохновением. А это способствует изменениям, новым решениям, перерождению. И это, по моим наблюдениям, влияет на всех, независимо от национальности.
Венеция часто ассоциируется со смертью и упадком. Насколько ярко эта тема отражена в русской культуре?
По моим впечатлениям, драмы в русской культуре хватает и на родной земле. Венеция же привносит яркие краски и словно пробуждает ото сна. Об этом нам свидетельствует множество цитат и личных писем русских писателей и художников, в которых они восторгаются цветами Венеции, ее светом, безжалостным блеском золотых мозаик на закате… Это непривычно для русского климата — и оттого более радостно.
Конечно, упадок Венеции есть, но он заметнее в местных настроениях, а не в русской культуре. Хотя никто не отменяет туманы, тишину ночи, многочисленные легенды о призраках и мрачные истории. Конечно, наводнения, несущие опасность. Однако Венеция — еще и мистический город, и все это могло дать подобную проекцию. Кончина в Венеции казалась благородной. На Кладбище на острове Сан-Микеле очень много русских могил, самые посещаемые — конечно, Бродского, Стравинского и Дягилева, который умер в любимой Венеции.
Что касается упадка, то это скорее Петербург превратился в мрачное гиблое место — с легкой руки Гоголя и Достоевского. Но этот миф, к счастью, постепенно сошел на нет. И что удивительно, произошло это благодаря стараниям человека с Венецианской кровью — Александру Бенуа. Именно он обратил внимание на красоту и изящность Петербурга, создал новый, светлый миф об этом городе.
А откуда вообще взялось это представление о Венеции как о мрачном, сыром, гнилом месте упадка? Почему центр Возрождения стали воспринимать таким образом?
Наверное, потому что она действительно пала. Это случилось при Наполеоне, он завершил существование Республики святого Марка. С другой стороны, до него Венеция уже потеряла былую политическую мощь и стала центром наслаждений, куда стремились все. Она умирала долго и с размахом. В наши дни драму поддерживают многочисленные репортажи о наводнениях. Складывается впечатление, что вода стоит днями, но это не так. Она держится несколько часов, потом уходит. Потом может снова вернуться и уйти. Приливы и отливы — это ведь не статичный процесс.
С другой стороны, население города редеет с каждым годом. В ней непросто жить, потому что дорого. К тому же в туристический сезон ее наводняют люди, что тоже усложняет жизнь. Не все на это готовы. Но те, кто продолжают быть верны Венеции, вызывают у меня большое уважение.
Венеция сегодня чрезвычайно романтизирована, от некогда живого образа осталась только россыпь штампов на экспорт. Свежий взгляд на нее сейчас в принципе возможен? И может ли сам город стать другим, переродиться?
Этот вопрос меня тоже волнует. Ее воспринимают как Диснейлэнд. Туристы-однодневки мечтают максимум о фото на Сан-Марко и на фоне моста Риальто. Безусловно, для перерождения Венеции нужно много факторов. Продуманная политика относительно туризма, поддержка традиционных ремесел (вот вам и пример того самого «свежего взгляда» на город), внимание к местному населению и учет его интересов. По моим ощущениям, мощь Венеции не угасла, но она где-то глубоко. И чтобы разбудить ее, придется основательно постараться.
Кафе «Флориан» — старейшее в Венеции, его посещали многие известные писатели, художники, исторические лица. В чем его секрет? Почему туда влекло и Казанову, и Гете, и Наполеона, и Ницше, и Хемингуэя?
«Флориан» — первое из сохранившихся кафе в целом в Италии. У него невероятно красивые и богатые интерьеры. Чтобы вы поняли масштаб вложений, скажу, что на сумму, потраченную на его декор в XIX веке, можно было бы построить дворец на самой роскошной улице города — Большом канале. Это заведение располагается на знаменитейшей площади мира — Сан-Марко. Вы ее видите из окон кафе.
Кофе в Италию пришел как раз через Венецию, через кафе на Сан-Марко, которых раньше было больше. И когда сегодня «Флориан» упрекают в том, что у них слишком высокие цены, стоит сказать, что они продают не кофе, а возможность через этот напиток в трехсотлетних интерьерах соприкоснуться с самой историей.
Тут всегда была жизнь. Здесь, по сути, родилась журналистика. Выходили газеты. Казанова, кстати, не просто был посетителем, а шпионил в этом месте. Люди пили кофе и обсуждали новости со всего света. «Флориан» — извечное место притяжения. И великие личности не могли остаться в стороне.
