Пушки вместе с маслом. Что помогло России устоять под санкциями?
Экономист Александр Аузан – об импортозамещении, перспективах роста и «синдроме Левши».
Пошёл второй год, как российская экономика живёт под жёсткими санкциями Запада. За счет чего она устояла и на какие вызовы ещё только предстоит дать ответ?
Об этом aif.ru рассказал председатель Общественного совета при Минэкономразвития России, декан экономического факультета МГУ им. Ломоносова Александр Аузан.
«Рынок заштопает любые дыры»
Виталий Цепляев, aif.ru: Александр Александрович, все экономисты, обещавшие нам полный крах в 2022 году, оказались посрамлены. Худшее уже позади, можно выдохнуть?
Александр Аузан: Год назад я тоже думал, что спад будет гораздо больше. И вообще мало кто из экономистов тогда полагал, что по итогам года мы потеряем меньше, чем 9-10% ВВП. Почему всё оказалось не так плохо? Потому что в целом российская экономика — хоть она и слабоконкурентная, сверхмонополизированная, в ней очень много государственного участия — она рыночная. А у рыночной экономики есть одно великое свойство: она всегда устанавливает равновесие (хотя бы и плохое — со снижением качества товаров и т.д.). Заштопает любые дыры. Что и произошло. Экономика живет, дышит. Но означает ли это, что можно дальше спать спокойно? Нет, не означает.
— Почему?
— Первая причина: мы потеряли приличную часть мозгов, компетенций вместе с людьми, покинувшими страну. И восстановить их быстро не получится. Человеческий капитал — это я как производитель утверждаю — делается не за год, не за два и не за пять. Такого уровня квалификации нарабатываются лет за 7-10. Поэтому нам придется как-то сохранять связь с теми, кто оказался в Казахстане, Армении, Турции, Израиле и т.д., удерживать их в нашей экономике.
— Будут работать на удалёнке?
— А почему бы и нет? Ковид показал, что на удаленке можно делать всё, кроме детей... К тому же я не думаю, что всех этих людей за рубежом расхватают как горячие пирожки. Да, где-то им были очень рады. Например, в Армении в 2022 г. ВВП вырос за год на 15% вместо 7% — благодаря тому, что туда дважды приехало по 100 тыс. русских. Но переварить всех релокантов чужие экономики не смогут. Там нет такого количества работы для них. В Европе и Америке в условиях начинающейся рецессии им тоже вряд ли найдется применение. Я уж не говорю о том, что стремительное внедрение искусственного интеллекта устраивает настоящий погром в тех же IT-компаниях. Искусственный интеллект уже способен писать коды лучше среднего программиста. И люди, считавшие, что они держат Бога за бороду, теперь рискуют остаться не у дел. Конечно, есть суперпрофессионалы, за которыми охотятся компании всего мира — американские, германские, китайские. Но это штучные специалисты.
— Вы назвали одну причину того, почему российской экономике ни в коем случае нельзя расслабляться. А другая?
— Вторая причина — санкционная война ещё не закончилась. Я бы сказал, что первый удар был нанесён плашмя, по всей экономике разом. И она его выдержала. Но сейчас наши оппоненты делают две вещи. Они бьют по отраслям, приносящим доход бюджету Российской Федерации (прежде всего, это нефть и газ) и по каналам, которые мы называем «параллельным импортом» — логистическим цепочкам, выстроенным через третьи страны. И когда своими вторичными санкциями Запад начнет выкручивать руки нашим тайваньским, китайским, армянским, казахстанским партнерам, нам придётся либо создавать эти цепочки заново, с другими партнерами, либо дороже платить за такое сотрудничество.
А что касается бюджета — конечно, нам не хочется иметь ситуацию «пушки вместо масла». Но бюджетный ресурс в 2023 г. ограничен, он понадобится как минимум для трех приоритетных вещей: для военных расходов, для соцподдержки и для инфраструктурных проектов. Ведь что такое «разворот на Восток»? Птичка развернулась в воздухе и полетела в обратную сторону? Нет, в экономике всё не так просто. Нужно строить дороги, хабы, трубопроводы, которые будут нас с этим Востоком соединять. А это требует больших инвестиций. Чтобы не опустошить бюджет, нам придется создавать инструменты по привлечению в экономику «длинных» денег от граждан и бизнеса.
Замечу, что денег у России сейчас много. Потому что бежавшие из неблагоприятных условий капиталы теперь все в России. Деньги, накопленные населением за прежние годы, тоже здесь — они не могут вложиться в иностранные активы через криптобиржи или как-нибудь еще. И чтобы эти деньги привлечь, нужно создавать инструменты, в которые согласятся вложиться граждане и бизнес, причем на долгий срок — на 10-20 лет. А люди пока готовы открывать в лучшем случае полугодовые депозиты в госбанках. Попытка построить такие институты для «длинных» денег уже была — называлась она «накопительная пенсионная система». К сожалению, мы потом своими руками её и демонтировали.
Китай нам друг, но...
— А те же китайцы не готовы вложиться в Россию?
— Что значит вложиться? Они же не благотворительные фонды. Вкладываясь, они будут получать под контроль российские предприятия. К тому же китайцы очень любят связанные кредиты. Если дают деньги на какое-нибудь строительство, то при условии, что строить будут сами китайцы. А деньги потом отдавать будем мы.
Не будем забывать и про вторичные санкции. Да, у России колоссально вырос оборот с Китаем за 2022 год. Насколько я помню, он теперь составляет примерно треть оборота Китая с США. Но если Китаю придется выбирать, от какого оборота он скорее откажется? Если это будет экономический, а не политический выбор, то ответ очевиден... В общем, припасть к китайскому источнику инвестиций мы можем, но это не панацея. А кроме того, не хотелось бы передозировки. Потому что риск попасть в не меньшую зависимость от Китая, чем до этого от Запада, он совершенно реальный.
Подытоживая, скажу: перспективы в 2023 г. по ряду направлений у нас рискованные, и главные риски связаны с бюджетом. Но положение точно не безнадежное.
— В 2024 году будет полегче? Или так далеко заглядывать сейчас не нужно?
— Я-то считаю, что заглядывать нужно даже не в 2024-й, а в 2029-2030-е годы. Надо понимать, как мы будем жить в будущем. Ровно поэтому я так переживаю по поводу утечки человеческого капитала. Можно, конечно, радоваться, что после демарша Запада у нас не опустели магазинные полки и жить в общем-то можно. Но просто жить по принципу «не до жиру, быть бы живу» нам, гражданам великой державы, как-то не пристало...
Есть и еще один момент, который важно учесть. Экономисты полагают, что скорее всего в этом году начнется мировая экономическая рецессия, прежде всего, в развитых странах. Коснется ли она только этих стран или всего мира, как было в 2008-2009 годах, неизвестно. Но если это будет так, если 2023-2024 годы окажутся годами не очень активной мировой экономики, то для нас это будет означать понижение цены на наши энергоресурсы. Которые, несмотря на все «нефтяные потолки» и прочие санкции, пока нас кормят.
— И тогда экономический рост, которого нам добиться и без того нелегко, окажется вовсе недостижимым?
— Горькая правда заключается в том, что наша постсоветская экономика первые 20 лет росла средним темпом 2% в год, а последние 10 лет — средним темпом 1% в год. А растёте вы на 1% в год или падаете на 2% — ощущения у вас будут примерно одинаковые. Так что проблема не в том, чтобы поменять минус на плюс в пределах статистической погрешности. Проблема в том, как добиться ощутимого роста.
Будем ли со своими чипами?
— А добиться импортозамещения продукции, значимой для этого роста, Россия может? Тех же чипов, например.
— Нам безусловно нужен свой мегапроект в микроэлектронике. Ведь до сих пор даже те чипы, что мы разрабатывали, мы делали на Тайване. В этом смысле со времен Лескова мало что поменялось: блоху подковать можем, а вот наладить массовое стандартизированное производство чего-то сложного — увы... Можно ли чипы производить здесь, в России? Можно, хотя это и будет убыточно. Чипы, которые мы раньше брали на мировом рынке, стоят дешевле уже в силу его масштабов. А Россия — это всего 2% мирового рынка. Конечно, критически важные отрасли своими чипами мы обеспечить сможем, но они будут медленные и достаточно дорогие. Это реальность. Но так или иначе, этот шаг нужно совершить.
— В целом импортозамещением мы занимались с 2014 года, но некоторые политики сегодня говорят о провале в этой сфере. Правы ли они? Ведь невооруженным глазом видно, что российских товаров на полках прибавилось.
— Чем мы занимались с 2014 года? Мы старались увеличить степень локализации продукта. Вроде бы разумно: чем в большей степени тот или иной продукт наш, российский, тем меньше импортозависимость. Но допустим, благодаря всем нашим усилиям продукт стал импортозависимым всего на 2%, а на 98% он российского производства. И что? А ничего. В случае внезапного прекращения поставок вы этот продукт всё равно не можете выпускать. Потому что эти 2% — решающие, вы их ничем не сможете заменить.
Сказанное относится, в первую очередь, к машиностроению. Может быть, нужна была другая стратегия импортозамещения. Например, надо было сказать: вот здесь и здесь мы даже не будем пытаться ничего «импортозаместить», а вот здесь и здесь — сделаем на 100% независимое от иностранных поставщиков производство, да еще и конкурентоспособное на мировом рынке. Все-таки в 2014-2015 годах у нас была скорее игра в импортозамещение, никто не воспринимал эту задачу как задачу выживания. Можно было просто переклеить шильдики... А теперь мы понимаем, что надо делать всерьёз.
Нацеливаться на далекие горизонты
— Как на экономику повлияла частичная мобилизация?
— В разных регионах по-разному. Где-то прислушивались к бизнесу, который просил не выдергивать с производств особо ценных специалистов. Где-то военкоматы выполняли план без оглядки... Но в каком-то смысле мобилизация дала специфический импульс для экономики. Поскольку нужно усиленно производить вооружения, боеприпасы и т.д., многие предприятия оживились, там растут зарплаты. И это отчасти скомпенсировало уход иностранных инвесторов с машиностроительных предприятий — работники просто переходили оттуда в сектор ВПК.
— Можно ли сказать, что российская экономика перешла на военные рельсы?
— Это смотря что мы имеем в виду под «военными рельсами».
— Видимо, это когда заводы работают в три смены, выпуская снаряды для армии.
— Прошлым летом были приняты соответствующие поправки в законы: что нельзя отказаться от госзаказа, что должна быть организована многосменная работа и пр. На практике эти решения ещё не реализованы. Пока экономика работает по формуле «и пушки, и масло».
В феврале министр экономического развития Максим Решетников здесь, на нашем факультете, выступал с отчетом перед общественным советом министерства. Рассказывал о том, как за минувший год удалось снизить издержки для бизнеса, подрезать административные барьеры и т.п. А по итогам обсуждения пришли к выводу: выполняя задачи по укреплению обороноспособности, мы всё же не должны свалиться в мобилизационную экономику. Это словосочетание звучит, может быть, звонко и гордо, но на самом деле это не очень хорошо ни для настоящего, ни для будущего России.
Нам нужно продолжать развивать институты рыночной экономики, дополняя их проектами и инструментами, нацеленными на далёкие горизонты. Три четверти наших проблем берутся от того, что у нас слишком короткий взгляд. И я очень рассчитываю на то, что нам удастся в новых управленческих элитах, которые прорастают из сегодняшнего студенчества, развить и долгий взгляд, и умение вносить поправки в схемы, которые перестают работать. Потому что будущее России — очень сложный проект, в нем без договороспособности не обойтись.
Где умники востребованы?
— Раз уж заговорили о студентах — как они сегодня настроены, каким видят свое будущее? Что, по-вашему, нужно сделать, чтобы у какой-то части молодёжи не возникало желание отучиться и «свалить» куда-нибудь за границу?
— Всё зависит от того, верит человек в будущее своей страны или нет. Я пытаюсь передать студентам ощущение, что у страны будущее есть. А чего у нее пока нет? Мы в течение ряда лет по многим исследованиям устойчиво занимали лидирующие места в мире по человеческому потенциалу, но не по качеству институтов. И эта история давняя. Еще Сперанский, вернувшись из Европы, говорил Александру I, что «у них установления, а у нас — люди лучше». Россия действительно обладает удивительным качеством: она, несмотря на неправильные образовательные политики, неудачные реформы, рождает и рождает высококачественный человеческий капитал. Но эти люди нередко не могут проявиться здесь. У нас сегодня люди с мозгами 21 века, а экономика века 20-го. Ей умники зачастую не нужны, от них одна головная боль. А где умники востребованы? Там, где есть глобальные, конкурентоспособные российские компании. Неважно даже, частные они или государственные: Росатом, «Яндекс», VK, «Лаборатория Касперского»... И они умников выглядывают, участвуют в их подготовке, в том числе здесь, на нашем факультете. И правильно делают, потому что иначе их может перехватить какой-нибудь глобальный конкурент.
А возвращаясь к вашему вопросу.... Люди же едут не туда, где им платят больше денег. Это вранье. Много ли вы знаете людей, которые уехали работать в Китай? При том, что Китай предлагает очень хорошие деньги. Но массово не едут, и не только из-за культурной и языковой дистанции. Привлекательными для человека являются так называемые инклюзивные институты. То есть когда у тебя есть автономия, и ты можешь сам определять устройство своей жизни, влиять своими налогами на политику своего муниципалитета и государства. В Китае этого нет... Поэтому я скорее озабочен тем, как бы нам создать такую страну, которая бы притягивала людей. В которую граждане соседних стран ехали бы не от голода, а по другим мотивам. И в которую охотно возвращались бы свои граждане.