Нобелевский лауреат Андрей Гейм: «Сегодня никто не сможет помочь России»
Знаменитый российский физик Андрей Гейм рассказал о том, что тревожит его в современной российской действительности,
Лауреат Нобелевской премии по физике 2010 года (совместно с Константином Новоселовым) Андрей Гейм, живущий и работающий сегодня в Англии, дал за последние дни сразу два интереснейших интервью, одно французской газете Le Monde, другое сетевому изданию «Медуза». В них он рассказал и о своей научной деятельности, и об отношении к российской политике. «Новые Известия» приводят наиболее интересные фрагменты из этих публикаций. О политике Я вообще пытаюсь не ввязываться в политику — ни в российскую, ни в британскую, ни в какую. Пироги должен печь пирожник, сапоги метать сапожник — или как там говорят? У меня амбиций [академика Андрея] Сахарова или кого-либо другого учить нет. Жизнь научила меня, что если я за кого-нибудь голосую или участвую в каком-нибудь референдуме, то всегда проигрываю. Поэтому я не лезу в политику, в отличие от русских олигархов. Здесь же дело идет не о Навальном. Я не знаю программу Навального, его самого я не встречал. Если я начну разбираться в его политической программе, думаю, найду много фактов, с которыми не соглашусь. Более того, я должен признаться, что до какого-то года — сейчас не вспомню, но думаю, до 2013 или 2015-го, — я был, не могу подобрать русское слово, apologist [апологет], защищал Путина и российское правительство. Потом случился перелом. (...) Ситуация крайне тревожная для меня и, я думаю, для Европы и всего мира. О Крыме По поводу Крыма у меня было не такое простое мнение, как на Западе. Здесь, когда Северная Ирландия или Барселона [хотят отделиться], мы должны аккуратно рассматривать историю. А когда дело идет о России, то они плохие, а мы [на Западе] хорошие и всегда на стороне тех, кто стоит против России. О перспективах России Я не сторонник Навального. Хороший он или плохой, я не знаю. Он представляет собой на самом деле лакмусовую бумажку — что произойдет с Россией в будущем. Если его убьют одним или другим способом, опричниками уже не прикроешься — дело достигло такого политического уровня, что ясно, что ответственность будет лежать на Путине лично. Я не думаю, по крайней мере, не хочу думать, что он хочет войти в историю как [Лаврентий] Берия или Иди Амин. Существуют многие преграды — моральные и другие — перед тем, как человек убивает человека. Но после того, как один раз убил, повторить это еще и еще один раз становится уже легче, непринужденнее. Если что-то случится с Навальным, я боюсь, что все обернется в беспредел — такое хорошее русское слово. То есть Россия, какой бы она ни была сейчас, со своими хорошими и плохими сторонами, превратится в зону, как это было при Сталине и Берии. Поэтому я очень беспокоюсь. О санкциях Запад следует винить в том, что он сделал Владимира Путина сильным человеком, новым царем (…) Я думаю, что Владимир Путин не собирался становиться новым Сталиным или Амином Дада [бывший президент Уганды с 1971 по 1979 год]. Запад подтолкнул его к этому или, по крайней мере, позволил ему действовать в этом направлении. Западу пора понять, что о других странах нельзя судить по стандартам их собственных избирателей. На данный момент ничто не может помочь России. Дальнейшие санкции будут только способствовать расколу внутри России, и правительство Путина сделает еще один шаг в сторону автократии. О страхе Образованные люди могут читать между строк, и большинство из них потрясены изменениями, произошедшими за последние несколько лет. В 2000-е такого не было. Но интеллигенция в России составляет меньшинство, и многие ее представители живут в страхе. Что меня особенно пугает за последние три года — в разговорах со мной коллеги и друзья из России стали избегать политических тем и высказываний своего мнения о происходящем, когда я им звоню по телефону. Ген, привитый сталинским режимом, заставляет их молчать. Еще пять лет назад ситуация была иная. Во многом это из-за того, что людям уже нечего сказать, они свыклись. Но мне кажется, что эта боязнь, эти гены пришли к нам от наших родителей или бабушек с дедушками из сталинских времен. Меньше говоришь — целее будешь, как мне много раз в детстве говорил мой отец. Он пережил и лагеря, и Сибирь. Меня пугает, что это стало просачиваться в менталитет российского народа: люди медленно приучают себя к государству беспредела. Мне жалко тех, кто живет и работает в России. Если все продолжит скатываться к сталинизму, для людей, которые живут в России, это будет больше чем проблема. Это будет вопрос о выживании. Об академическом сообществе Научному сообществу не дают покоя два извечных вопроса русской интеллигенции: «что делать и кто виноват?» Черномырдин был очень прав, когда говорил, что в России все в целом [происходит так]: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Задним умом [я понимаю], что, хотя тогда все было правильно, в реальности оказалось, что Академия наук была довольно сильным противовесом против диктатуры власти. С ее мнением считались. Изменение статуса Академии наук, по-видимому, оказало негативное влияние на политику, о чем я сейчас сильно жалею. Сейчас власть и престиж Академии наук, может быть, помогли бы немножко в ситуации с Навальным. А этого уже нет, поэтому я и говорю: «Хотели как лучше, получилось как всегда». О последней надежде Моя единственная надежда состоит в том, что все олигархи, которые сейчас молчат, и политики, которые выросли за счет поддержки Путина, и его друзья — что у них тоже остались гены сталинизма, как у всех нас. Они должны помнить историю, помнить, что стало с тем же [Яковом] Свердловым и прочими революционерами, которые поддерживали Сталина. Беспредел — он о двух концах. И в конечном счете он касается не только людей с улицы, но коснется и тех, кто еще какое-то слово, какой-то вес имеют в существующем правительстве. Это моя последняя надежда.