Рецензия на загадочную драму "Чудо" с Флоренс Пью
16 ноября на Netflix вышла драма "Чудо" с Флоренс Пью в главной роли. Снял картину оскароносный режиссер Себастьян Лелио. Кинокритик "Газеты.Ru" Елена Зархина разбирается в новой экранизации писательницы Эммы Донохью, которая любит работать на поле мистического реализма: ее сюжеты взяты прямиком из настоящей жизни, но соотношение выдуманного и реального всегда путается.
На дворе 1862 год. Медсестра Либ Райт (как всегда волшебная Флоренс Пью) приезжает в ирландскую деревушку, чтобы своими глазами узреть настоящее чудо - 11-летняя девочка Анна не ест уже 4 месяца, что не мешает ей продолжать жить и здравствовать. Пока местные, включая семью девочки, видят в сложившейся ситуации след божественного дара, рассудительная Либ подозревает неладное.
И пока столичная медсестра присматривается к Анне, та всматривается в нее в ответ. Расстояние между двумя героинями постепенно сокращается, и вот уже сложно рассмотреть, где заканчивается драма одной девушки и начинается горе другой.
Вращающееся вокруг гастрономической темы "Чудо" — непростое блюдо со сложной авторской подачей. Начавшийся как полумистический детектив сюжет на середине пути оборачивается жгучей человеческой драмой.
О сложности киноконструкта Лелио становится ясно с первых минут: фильм начинается даже не со слома четвертой стены, а со стирания всех границ художественной целостности — с павильона, заставленного декорациями. Режиссер мгновенно дает понять, что мир этого фильма довольно условен, чувство реальности относительно, а верить в рассказанную историю или нет — личное дело каждого зрителя.
Подобный кинематографический трюк в прошлом году проделали "Сцены супружеской жизни" с Джессикой Честейн и Оскаром Айзеком. Там герои в начале каждой серии буквально гримировались и повторяли текст своих героев. Чуть ранее к подобным уловкам прибегал Джо Райт в своей "Анне Карениной", масштаб которой постарался уложить в два часа фильма, превращенного в настоящий человеческий театр: декорации сменялись за спинами героев, времена года подчеркивались намеренно искусственным реквизитом, и только чувства актеров в кадре были настоящими и живыми.
Но Лелио отказывается продолжать заявленный спектакль и довольно быстро трансформирует экспозицию современного павильона в исторический (и аскетичный) интерьер ретро-драмы.
Либ в исполнении Флоренс Пью — разбитый на десятки осколков сосуд. Когда-то в нем плескалась живительная сила, но сейчас он опустел. Когда-то у нее был муж (целый год) и маленький ребенок (три недели и два дня), а потом все сломалось и погибло. Не справившись с личным душевным горем, героиня отправилась штопать раненые тела солдат на войне. Близкое свидетельство смерти одновременно травмировало и отрезвило ее — ценность человеческой жизни стала ощутимей, а вот вера в чудо осталась где-то за границами передовой.
Встреча с Анной — кроткой девочкой, в которой окружающие из-за ее способности не есть месяцами рассмотрели знак свыше, — становится для Либ новым вызовом. Кажется, что все вокруг лишились здравого смысла — даже местный лекарь уверовал в избранность ребенка.
Либ же с помощью журналиста Уиллема (Том Берк из "Страйка") пытается раскрыть всем глаза — Анна как-то жульничает, а у так называемого "чуда" есть рациональное объяснение. Но процедура разоблачения затягивается: постепенное нахождение рядом с девочкой не приносит никаких весомых ответов, и Либ догадывается, что они с Анной общаются на разных языках — сухой научный текст никогда не встретит понимания в молитве, и наоборот.
Отказавшись от тактики надзорщика, Либ подбирает ключ к пониманию "уникальности" Анны и раскрывает ее главный секрет. Но ожидаемого облегчения это не приносит — оказывается, что Анин побег от реальности неслучаен, а религиозная доктрина привлекательней медицинского диагноза, потому что в пространстве веры нет земного зла.
Чилиец Себастьян Лелио любит истории-перевертыши. Его "Неповиновение" рассказывало о запретной любви в ортодоксальной еврейской общине, а "Фантастическая женщина" — о транс-персоне, потерявшей любимого человека и вынужденной отстаивать собственную идентичность у целого мира, озлобленного и сурового.
На этот раз с помощью литературного текста Эммы Донохью режиссер рассказывает будто бы хорошо знакомую притчу об опасности слепой веры и о хрупкости человеческой души — такой загадочной и такой непостижимой.