На миру и «Месть» красна
В кинотеатрах — последняя часть эпической саги о приключениях человека, похожего на Николая Васильевича Гоголя, в местах, напоминающих Малороссию первой половины XIX века. Дефицит громких премьер — хороший повод привлечь зрителя, который пропустил первые две серии, а также напомнить поклонникам о себе.
«Гоголь. Страшная месть»
Россия, 2018
Режиссер: Егор Баранов
В ролях: Александр Петров, Олег Меньшиков, Евгений Стычкин, Артем Сучков, Таисия Вилкова, Юлия Франц, Ян Цапник, Артем Ткаченко
16+
В прокате с 30 августа
В кинотеатрах — последняя часть эпической саги о приключениях человека, похожего на Николая Васильевича Гоголя, в местах, напоминающих Малороссию первой половины XIX века. Дефицит громких премьер — хороший повод привлечь зрителя, который пропустил первые две серии, а также напомнить поклонникам о себе.
Нет смысла кратко пересказывать содержание сделанного «под готику», вычурного и очень музыкально интересного фильма (звук вообще — головная боль для российского кино, и работа над ним — большой плюс), важнее — не то, что показано, а то, что стоит за попыткой втащить русских классиков на корабль современности.
Нового «Гоголя» есть за что ругать, но критика не имеет смысла, потому что почти не сказывается на коммерческом прокате, он работает по собственным законам. Но и хвалить ленту особенно не за что: все так же блистателен Олег Меньшиков (он играет чудесно воскресшего следователя Якова Гуро, оказывающегося — а почему бы и нет? — членом влиятельной и могущественной тайной организации), на его фоне все так же меркнут все остальные, и по игре «Месть» вытягивает один человек, который старается за всех.
Сегодняшний зритель, по замыслу создателей картины, должен Гоголем «проникнуться» и понести его с базара, вчитываясь хотя бы в «Вечера на хуторе близ Диканьки». Этот ход понятен, он отчасти работает: взрослые люди, которые последний раз открывали книгу в школе, действительно могут вспомнить, что был у нас такой писатель, а подростки и впрямь заинтересуются сюжетом. Брезгливо отворачиваться от схемы не стоит: мы не в том положении, чтобы пренебрежительно бросаться «ах, это лишнее». Нет, разумеется, не лишнее. Можно снять документальный фильм о Гоголе, чтобы филологи и эксперты «правильно» комментировали его жизнь и произведения, но аудитория у картины будет не слишком велика.
Так что пусть «Страшная месть», любовь до гроба и после гроба, отсылки к текстам Артура Конан Дойла и классическим фильмам о Дракуле. Всякое лыко в строку.
Но фильм Егора Баранова — пожалуй, лучшее напоминание о том, что случается со страной, которая лишается национальной культуры. У России есть великая классика: это и литература, и кино (все тот же Меньшиков не случайно напоминает о своей знаменитой роли в «Покровских воротах»), и живопись, и балет. Язык культуры, созданный за несколько столетий, все еще пригоден для разговора о самом важном: о любви и предательстве, смысле человеческого существования и природе творчества, выборе между чувством и долгом etc. Однако чем дальше от нас «золотой век», тем сложнее общаться, используя признанный канон. Гоголь нуждается в пояснениях, скоро развернутые комментарии придется давать к Ильфу и Петрову, и даже советские 70-е покрываются тяжелой бронзой.
Традиция требует постоянного изменения языка (иногда — шаг вперед, иногда — два назад): именно для этого Маяковский, бывший верным учеником Пушкина, призывал сбрасывать Александра Сергеевича с корабля современности, а Эльдар Рязанов брал в союзники Бориса Пастернака, который, казалось бы, никак не вписывается в ту эпоху, где летит в Ленинград Женя Лукашин. Опытным путем выяснилось, что еще как вписывается.
Так работает большая культура: она постоянно в поиске правильного звучания старых слов. В конце концов, значительная часть мирового художественного наследия посвящена, простите, несчастной любви: велосипеда изобретать не стоит.
В этом смысле «Гоголь. Страшная месть» очень старается быть идеальным переложением классики: вот вам Пушкин (его играет Павел Деревянко), вот панночки, вот нуар и адские бездны.
Проблема состоит в том, что традицию нужно осмыслять. Это самое трудное: найти костюмы и придумать пару сюжетных трюков — дело не самое хитрое. Осовременить всем известный текст — не значит сделать модным: его необходимо просто актуализировать под ключевые проблемы эпохи. Пушкин оказался нужен в 1937 году, и было понятно, как вплести его великий голос в шум времени.
Но кто сегодня говорит о проблемах эпохи? Где режиссер и сценарист могут о них узнать, если сами не чувствуют? Какая институция отвечает за это?
Да никакая. Все отдано на откуп маркетологам, которые анализируют потребительские предпочтения, и социологам, спрашивающим о политических пристрастиях и общественных страхах. Выходит, что наш современник любит покупать, голосует и смотрит «Дом-2», а также не чужд мыслям о «духовном», но прижимист и своего не упустит. Что это за сферический россиянин в вакууме, понять можно, но всерьез говорить о том, что сегодня хоть кто-то понимает и чувствует «запрос публики», невозможно. Каждый выдумывает этот «запрос», основываясь на собственном опыте, ожиданиях и симпатиях. Если нужно подкрепить существующие представления какими бы то ни было цифрами, их нетрудно подогнать.
Голос эпохи? Нет, не слышно, в шуме не разобрать.
Так что предъявлять создателям «Страшной мести» претензии — пустое занятие. Они просто видят некоторый спрос «на классику» и стилистически оформляют его. Как можно Гоголя осмыслить и, главное, ради чего, непонятно. Вписать его в XXI век — наверное, такая задача каким-то образом ставилась, но, в принципе, никто не в состоянии объяснить, зачем это нужно. Кассу свою лента соберет и так. Зрителю, скорее всего, понравится. «Гоголя» обещают сделать сериалом, который покажут по телевидению. Между ток-шоу с Ольгой Бузовой (люди просят) и очередной «мыльной оперой» о жизни оперов (не теряет актуальности ведь).
Здесь могла бы быть мораль, но она совершенно ни к чему.