Детские трагедии и взрослые проблемы: программное интервью Анны Кузнецовой
Уполномоченный при президенте РФ по правам ребенка Анна Кузнецова поделилась с ФАН планами реформирования системы психологической поддержки в школах и комиссий по делам несовершеннолетних, а также многим другим.
В одной из московских школ ученик 10 класса пришел в класс с ножом и угрожал самоубийством, более 500 учеников были эвакуированы. В России не утихает скандал вокруг песен рэп-исполнителей, в которых так просто разглядеть пропаганду наркотиков и насилия. Тем временем в стране собираются принять федеральный закон о детских омбудсменах.
Таковы лишь три штриха в информационной картине дня, на фоне которой уполномоченный при президенте РФ по правам ребенка Анна Кузнецова дала программное интервью Федеральному агентству новостей.
Во время беседы она рассказала о планах реформирования системы психологической поддержки в школах и комиссий по делам несовершеннолетних, о возвращении маленьких граждан России из тюрем Ирака и Сирии, о школьных конфликтах и трагедиях, о востребованности позитивного контента для подростковой аудитории в противовес играм-шутерам и о многом другом.
«Самое сложное — попасть в тюрьму для забора ДНК»
— Анна Юрьевна, расскажите об одной из недавних ваших инициатив — совместному проекту с МИД России по перевозке российских детей из Сирии и Ирака. Речь идет о наших маленьких согражданах, матери которых осуждены за связи с «Исламским государством» (террористическая организация, запрещенная в РФ). На каком этапе сейчас находится этот процесс?
— Мы находимся на финишной прямой — осталось мидовскому специалисту еще раз попасть в тюрьму, чтобы передать документы. Там не все очень просто, но надо поблагодарить и власти Ирака — все, что необходимо, они делают. С нашей стороны готово все: проведены ДНК-экспертизы, осталось девять детей только, которые еще не проверены.
Там в некоторых случаях с пробами что-то не получилось, они оказались недостоверными — снова доктор полетит туда и возьмет пробы. Первая половина детей подготовлена, из них одна половина — это дети в возрасте от 0 до 4 лет, другая — дети старше 4 лет.
— Вы сказали, что не все проходит просто. В чем возникли сложности?
— Самое сложное — попасть в тюрьму для забора ДНК. Не скажу, что там были суперпроблемы, мы просто подолгу ждем назначенных дат, собираем документы, переводим их, занимаемся поиском родственников, ждем, когда будет борт. Мы надеемся на скорейшее завершение этой операции.
— Каким образом будет происходить перевозка детей после решения всех формальных вопросов?
— Дети находятся в тяжелом состоянии, даже физически в тяжелом состоянии, не говоря уже об остальном. Разумеется, понадобится медицинское сопровождение. А здесь уже подключаемся мы: реабилитация, передача родителям, сопровождение. Очень важно не бросать их на этом этапе. Я думаю, что мы отладим этот алгоритм, он совершенно новый — таких операций еще не проводилось.
— Сколько всего детей и в какие сроки планируется перевезти?
— Более ста детей. О сроках говорить сложно, но хотим, чтобы было уже сегодня.
«Обращений стало на 46% больше»
— Вы вошли в состав Совета по реализации политики российского государства в сфере защиты семьи и детей. Чем его деятельность будет отличаться от смежных организаций и комитета по вопросам семьи, женщин и детей в Госдуме РФ?
— Да, я вошла в этот совет. Одной из задач его работы будет контроль, координация работы в рамках «Десятилетия детства», в том числе по тому плану мероприятий, который подписан на данный момент.
Мы в него тоже подавали свои предложения — по паллиативной помощи, по жилью для детей-сирот, там и вопросы по детям с особенностями развития, и введение уроков семьеведения в школах, и институт социальных нянь, чтобы у мам была возможность выбора между присмотром за ребенком или выходом на работу.
Мы будем наблюдать за тем, как реализованы наши предложения, вошедшие в этот план. На входе мы договаривались быть гибкими: если возникнут новые вопросы, новые возможности, мы можем корректировать пункты этого плана и оценивать их реализацию. Для нас, я считаю, это реальный инструмент, чтобы отстаивать свою позицию. Скоро у нас появится еще и специальный закон об уполномоченных.
— Есть уверенность, что он будет принят без значительных поправок?
— Первое чтение закона прошло, отзывы положительные. Вероятно, потому что видят в этом институте пользу. Мы каждый день взаимодействуем со всеми заинтересованными ведомствами: с законодательной властью, с исполнительными и надзорными органами.
— Как повлияет принятие этого закона на систему защиты прав детей в России?
— Закон дает дополнительные полномочия детским омбудсменам по всей стране, делает их такой единой силой. Сокращается срок обработки обращений: мы сейчас долго отвечаем, потому что нам долго отвечают, — теперь в два раза сократятся сроки ответов (но нужно отметить, что у нас и количество обращений выросло на 46% за 2017 год). Мы сможем сами подавать иски — сейчас такого полномочия у нас нет. Поэтому этот законопроект нам жизненно необходим.
Мы сможем обратиться в Госдуму с предложениями о создании, изменении или разработке проекта закона. У нас накопилось за это время достаточное число предложений, хотя, надо отметить, с Госдумой мы и так эффективно работаем. Все, что проходило за это время, например закон о крымских папах (речь идет о выдаче маткапитала отцам-одиночкам из Крыма в случае смерти матерей с 1 января 2007 года и до воссоединения республики с Россией. — Прим. ФАН), делалось оперативно.
— Какие, например, предложения планируется вынести на рассмотрение в ГД РФ в ближайшее время?
— По законодательным инициативам очень много мы можем пройтись, начиная с охраны здоровья ребенка и заканчивая информационной безопасностью. Масштаб этих инициатив тоже разный. Например, мы ждем глобальных изменений по передаче полномочий при распределении жилья для детей-сирот из министерства просвещения в министерство строительства — мы настаиваем на этом предложении. Но есть и точечные правки в нормативные документы.
Скажем, мы настаиваем, чтобы всегда были в наличии в регионах инсулиновые помпы и некоторые другие расходники, которые для ребятишек с особенностями развития (больных сахарным диабетом. — Прим. ФАН) жизненно необходимы, но сейчас не входят в соответствующий перечень. У нас разработаны целые дорожные карты, например по постинтернатному сопровождению, по паллиативной помощи.
Много совместных проектов у нас с министерством просвещения, в том числе об уроках семьеведения в школах. Вообще, все наши предложения — в этом их плюс и их сложность — это межведомственные предложения.
— Вы упомянули, что количество обращений выросло на 46%. С чем вы связываете такой рост: стало больше проблем или стали охотнее обращаться за помощью?
— Я тоже размышляла об этом, но тут важен характер обращения. Три года назад у нас были обращения, связанные в основном со здравоохранением. Потом на первый план вышли обращения по жилью. Проблемы с жильем — в лидерах по количеству обращений. Но сейчас рост дали обращения, связанные с темой воспитания, — они касаются конфликтов в образовательных учреждениях и другого. О чем это говорит? Может быть, мы стали больше внимания этому уделять. Но, возможно, все эти процессы более остро стали восприниматься в обществе.
«В отношении сироты написано: поговорить с мамой»
— Вы говорите о росте обращений, связанных с проблемами воспитания детей. Не связана ли такая обеспокоенность с серией трагедий в образовательных учреждениях, в том числе с массовым расстрелом студентов в Керчи, а также со случаями суицидальных настроений подростков, например с вчерашней историей в московском Жулебино?
— Вопрос на самом деле не новый, несмотря на то, что была смоленская история (18 ноября школьница города Сафонов Смоленской области покончила жизнь самоубийством. — Прим. ФАН), была керченская трагедия (17 октября студент Керченского политехнического колледжа Владислав Росляков устроил взрыв и стрельбу, в результате которых погиб 20 человек, более 50 пострадали, сам убийца погиб. — Прим. ФАН)…
Здесь все, как после Перми (5 января в школе №127 города Пермь двое учеников устроили драку с ножами, 12 человек были госпитализированы. — Прим. ФАН) и после Кургана, где мы были неоднократно, встречались с детьми и с родителями (21 марта в школе города Шадринска Курганской области семиклассница открыла огонь по одноклассникам из пневматического оружия, серьезных ранений никто не получил. — Прим. ФАН), и в Бурятии (19 января ученик 9 класса школы поселка Сосновый Бор Улан-Удэ ворвался в здание с бутылками зажигательной смеси и топором, поджег класс, в котором шел урок, и рубил детей, выбегающих из горящего помещения, позже покончил с собой, пострадало 6 человек. — Прим. ФАН).
Это страшные случаи на самом деле, нужны срочные меры.
— После случая со школьницей в Смоленской области вы обратили внимание: из-за того, что девочку характеризовали как спокойную и дисциплинированную, ни у кого не возникало вопросов по ее внутреннему состоянию. Влада Рослякова, устроившего стрельбу в Керчи, педагоги и сокурсники описывали примерно так же. Значит ли это, что теперь все «тихие» дети — под подозрением?
— Нет, это не значит, что нужно бегать теперь за каждым «тихоней», заглядывать в глаза каждому скрытному ребенку и видеть в нем потенциального преступника. Главная причина — это отсутствие чувствительных инструментов по диагностике современного благополучия.
Вы знаете, это очень часто считывается в разговоре с педагогами. Когда идет разговор о каком-то прошедшем чрезвычайном происшествии в школах, я постоянно слышу фразу «Кто бы мог подумать?! Ребенок был опрятно одет, он ходил в школу, был как все!» То есть мы связываем внутренние проблемы с внешними проявлениями: ребенок должен быть обязательно одет в драное, нарушать систематически дисциплину, он должен кого-то тихонько бить, потом сильнее, потом совсем уж вызвать подозрение — и лишь тогда на него обратят внимание.
Последнее исследование показывает, что дети, которые склонны к агрессии, к аутоагрессии, самоубийствам, — чаще всего одиноки даже в семье. И семейное благополучие не связано с уровнем достатка — это парадокс нашего времени, к которому мы никак не привыкнем. Если семья бедная, это не значит, что ребенка нужно подозревать во всем на свете. И наоборот, обеспеченность семьи — тоже не гарантия того, что все внутри нее благополучно.
— Каким, в таком случае, может быть решение?
— Сегодня создано достаточное количество методик, чтобы работать на опережение и обнаруживать внутренние проблемы ребенка заранее. Нужно просто научить ими пользоваться, дать их, как инструменты, педагогу. Одновременно с этим важно, чтобы школа не замалчивала эти проблемы.
При мне был случай, когда педагог на одном из семинаров поднял руку и спросил: «Что же мне делать?» У него в учреждении был молодой человек — даже без методик понятно было, что он не тихоня: ну, не справляется с ребенком уже никто. Он стоял на внутришкольном учете. Я прихожу в комиссию по делам несовершеннолетних, а они говорят: «У нас в документах не написано, что с такими детьми делать». Есть понятие внутришкольного учета, а что с ним делать дальше в системе профилактики нарушений?
Комиссия по делам несовершеннолетних, к сожалению, в последнее время сосредоточилась на строго карательных мерах, на выдаче штрафа по статье 5.35 КоАП — но это наказание родителей. Комиссии не должны концентрироваться на выявлении преступников, важно заниматься еще и мониторингом ситуации, наблюдать за поведением детей.
Здесь очень важно, чтобы рядом оказались взрослые, которые помогли бы направить ребенка. Порой кружок может сделать больше, чем тысяча актов комиссии по делам несовершеннолетних, которые предписывают маме обратить внимание на ребенка.
Мы в одном регионе проводили проверку комиссии по делам несовершеннолетних. Там в отношении ребенка-сироты было написано: «Поговорить с мамой», — то есть вообще даже на ребенка не посмотрели!
После этого мы стали требовать ввести квалификационные требования в отношении членов комиссии по делам несовершеннолетних. Перед этими людьми, несмотря на то, что они из разных ведомств, в новой структуре стоят новые задачи — соответственно, они должны обладать новыми компетенциями.
«Страшно, дико, как будто ребенок в вакууме»
— В свете произошедших трагедий неоднократно, в том числе и вами, поднимался вопрос об укомплектованности школ психологами, об уровне их профессионализма. Есть ли прогресс в этом вопросе?
— Министерством образования РФ разработана концепция развития психологической службы в системе образования. Естественно, что в этом направлении все будут двигаться по итогам керченской истории. Конечно, будут предложения по поводу штатной численности специалистов-психологов.
Второй вопрос — какие это будут специалисты и что они будут делать? Есть сегодня психолого-медико-социальные службы — в разных регионах они могут по-разному называться и подчиняться разным ведомствам. Мы в каждом регионе предлагаем разработать план обеспечения специалистами во взаимодействии с этими существующими центрами. Но психолог — это не панацея. Нам нужно направлять подростков на конструктивное развитие, чтобы у них формировались созидательные ценности.
Когда читаешь письмо этой смоленской школьницы, страшно становится — страшно, дико, как будто ребенок живет в вакууме, не соприкасаясь вообще с землей, с окружающими людьми! Она никому не нужна, потому что родители занимаются своими делами, в школе она тоже не нужна, и нигде она не чувствует себя нужной.
— Вы упомянули, что один кружок иногда может быть эффективнее, чем тысяча актов с предписаниями. Насколько эта форма востребована подростками и их родителями?
— За прошедшие пять лет мы отмечаем рост дополнительного платного образования на 130%, бесплатного — на 18%. Мы понимаем, что запрос-то есть, но не у всех есть возможность оплачивать услуги и заниматься. В некоторых регионах мы отметили снижение числа детей, занятых в допобразовании, — это говорит о том, что подросткам нечем заняться.
Буквально на днях мы получаем сообщение, что подростки убили человека (в Нижегородской области двое школьников избили 59-летнего мужчину, который скончался от ранений. — Прим. ФАН). Не так давно инвалида убили в Березовском — эти дети были ничем не заняты, они просто не понимали, куда идти.
Если семья не может дать ребенку то, что ему необходимо, то надежда остается на школу — что хотя бы там найдется кто-то, кто направит: какая-то секция, которая увлечет подростков… Скольких выпускников сиротских учреждений я знаю, которые состоялись в жизни только благодаря тому, что рядом с ними в детстве оказался наставник, который сказал: «Борись! Не сдавайся!»
Мы сейчас активно развиваем проект с «Юнармией», когда ребята оттуда становятся наставниками для детей в детских домах. Мы начинали очень осторожно — в первый год сделали его только в восьми пилотных регионах, и сейчас я смотрю, как он по регионам шагает. Надеюсь, это будет хоть какое-то подспорье в вопросе выпускников сиротских учреждений — с ними ведь еще тревожнее.
«Пока никого не убили — все можно»
— Хочется упомянуть развернувшуюся борьбу с современными музыкальными исполнителями, особенно рэперами. Следственный комитет России заявил о проверке песен Монеточки и Noize MC, заблокирован клип Oxxxymiron c кадрами стрельбы на школьном выпускном. Массово отменяются концерты. Поддерживаете ли вы такие запретительные меры?
— Но самое главное — это не запреты, а создание интересного и положительного контента, за чем ребенок пойдет. Предлагать детям интересное, созидательное и модное одновременно.
— Не так давно депутат Милонов пожаловался в правоохранительные органы с просьбой проверить деятельность рэпера Элджея. В социальных сетях распространяется история о его фанатке, погибшей из-за передозировки наркотиков. Обращались ли к вам по этому поводу?
— Да, было несколько родительских обращений, и общественные организации к этому подключались. Конечно, мы реагировали, как положено: обращались в прокуратуру. Но главное — еще раз повторюсь — не в ограничениях. Фокус в том, чтобы сформировать у наших детей запрос на положительное, чтобы они в поисковике набирали, например, фразу «достижения русской литературы», искали фамилии русских полководцев и героев войны или какие-то факты, связанные с событиями современности.
Куда, например, мои дети могли бы зайти, чтобы найти для себя что-то интересное? (Анна Кузнецова воспитывает шестерых детей: двоих дочерей и четырех сыновей. — Прим. ФАН) Но это самая непростая задача.
— Вы считаете, что это возможно — заинтересовать детей таким контентом?
— Конечно, возможно. Это возможно, когда правильно расставляются приоритеты, когда на хорошее мы говорим хорошее, а не так, мол: «Ну, ты сам выбери, что хочешь! Пока никого не убили — все можно».
Воспитание в любом случае идет — если мы им не занимаемся, это не значит, что процесс не идет. Кто подхватил ребенка на этом этапе, тот и стал воспитателем: деструктивная ли это музыка, школа ли, Сеть ли — неважно, это все равно воспитает ребенка.
«Есть контент лишь для детей до шести лет»
— С информационной безопасностью детей в Интернете — тот же принцип?
— Здесь ничего нового нет: да, принцип все тот же — разумных границ, с одной стороны, а с другой стороны — предложите позитивный контент! Не так давно руководитель Института современных медиа по результатам мониторинга сообщил, что подросткового контента в Российской Федерации практически нет — он не создается. Есть контент для детей до 10 лет, даже меньше — до 6 лет: для малышей — мультики, мини-передачи, а дальше — ничего.
Получается, что в подростковом возрасте родители видят, что ребенок уже более самостоятельный, он может сам разогреть себе обед, сам уже делает уроки… ну, не всегда, конечно: это я по своим сужу (смеется). Уже меньше нужно присутствие родителя как такового, он чуть-чуть отходит в сторону. Но у ребенка появляются другие запросы: кто-то что-то ему сказал, кто-то что-то подумал… Он ищет себя, не находит ответы, и тут кто-то начинает отвечать на его вопросы — это и есть подростковый контент.
Много контента строится на манипуляции подростковым протестом и чувством одиночества. Не так давно я встречалась с Александром Цекало, Игорем Толстуновым, и целая серия встреч у нас была с представителями культуры. Они подтвердили мою версию о том, что для подростков практически ничего нет, что нужно создавать сегодня подростковое кино, передачи, где они найдут ответы на свои вопросы. А не просто обвинят всех и уйдут в антагонизм.
— А Александр Цекало готов создавать такой контент?
— Безусловно, не только он, я просто к примеру: они все заинтересованы в этом, конечно. Это государственная задача и задача Минкульта: сегодня собирается небольшая рабочая группа, пока не оформленная, которая проводит переговоры по этой теме. Это важно и нужно нашим детям. Это специфическая зона, и тут необходимо всяческие ресурсы предоставлять, чтобы не было проблем, в том числе юридических, с созданием этого контента.
Конечно, это должен быть, прежде всего, интернет-контент. Мы никуда не уйдем от цифровизации, это процессы, которые наши дети осваивают уже быстрее нас. Нужно использовать этот ресурс, но в другом русле.
— Кто-то еще из известных представителей культурного сообщества подключился к этому обсуждению?
— Пока это только виртуальная такая история. Мы проводили переговоры с продюсером Игорем Толстуновым и с директором Департамента кино — сейчас туда пришла Ольга Борисовна Любимова.
— В области компьютерных игр тоже ведь возможно создание позитивного контента?
— Да, полно игр, где льется кровь, где жестокость. Мы недавно писали очередной запрос в прокуратуру, в Роскомнадзор по поводу закрытия сайтов с играми, где, например, взрывают торговый центр и ты побеждаешь, если убьешь больше людей, где нужно заложить взрывчатку так, чтобы как можно больше было жертв. А почему бы не придумать игру, где ты спасаешь ребенка? Например, проходишь какой-то квест, отвечаешь на какие-то вопросы. Да сколько конструктивных способов, где ты защищаешь семью, защищаешь страну! Почему в игре обязательно нужно убивать?
«Угадаешь — квартира твоя, не угадала — извини»
— В вопросах постинтернатного сопровождения, которыми вы сейчас занимаетесь, основная проблема — в предоставлении жилья сиротам, не так ли?
— Что касается постинтернатного сопровождения, здесь вопросов больше: на федеральном уровне недостаточно урегулирован подход — какой должна быть эффективная модель постинтернатного сопровождения. Очень горячо, конечно, стоит тема с жильем. В перспективе это станет еще более полемичной темой, потому что накапливается очередь, масштабных каких-то изменений пока нет. Но мы предложения свои дали.
Пока это одна из немногих категорий граждан, в отношении которой нет государственной программы по обеспечению жильем. Минпросвещения занимается программой субсидирования, то есть раздачей денег в субъекты: в регионы просто раздают деньги, но это не выстроено в госпрограмму, которая все четко регулировала бы.
— Как позволит изменить ситуацию передача полномочий по выделению жилья сиротам из министерства просвещения в министерство строительства?
— Это позволит инновационными путями подойти к решению этой проблемы. Жизнь уже показала, что подход, основанный на том, что нам просто нужно больше денег (более 200 миллиардов), — не совсем оптимальный. Есть новые подходы — давайте использовать их. Но идея выдавать вместо жилья сертификаты, на мой взгляд, — абсолютно неприемлемая история, нарушающая права ребенка на обеспечение жильем. Хотя некоторые субъекты выходят с таким предложением — о выдаче сертификатов вместо жилья.
К сожалению, сейчас напряженность этой ситуации порождает всяческие мутации. В Саратове в прошлом году лотерею устроили с выдачей квартир. К нам обратилась девушка с жалобой, что никак не может в лотерею выиграть, говорит: «Мы приходим, нам раскладывают конвертики: угадала — твоя квартира, не угадала — извини. Четвертый год не могу угадать».
Мы обратились в прокуратуру, все это дело, конечно, ликвидировали. Но, с другой стороны, не урегулированный порядок и порождает подобные региональные мутации. Регионы пытаются как-то выйти из положения, у них уже две очереди: обычная и по суду.
На вашем месте в этом кабинете сидела пара в ожидании третьего ребенка. Они уже шесть лет ждут жилья, они приехали в Москву и сказали: «Не уедем, пока не решим свой вопрос! Нам некуда возвращаться». В регионе, к счастью, удалось им помочь — квартиру выделили.
Надо сказать, что некоторые регионы совсем в этом плане активность не развивают, даже не могут потратить те деньги, которые им предоставила федерация.
— Как такое может быть?
— Это происходит по разным причинам. Министерство выделяет деньги, они поступают в регион, а так как нет софинансирования, нет застройщика или еще чего-нибудь нет, то просто они не тратят эти средства, и квартир выдается ноль. Даже федеральные деньги не тратятся на 100%.
Приглашение от Саши
— Еще одна непростая, но актуальная тема, которой вы сегодня занимаетесь, — детская паллиативная помощь. Что делается в этом направлении?
— Да, сейчас это направление очень активно развивается, и надо сказать спасибо тем специалистам, которые над ней работали. Тема важная — я рада, что такой темп взят. К нам в том числе приезжали с целью обмена опытом зарубежные специалисты: в некоторых государствах нет, например, детских хосписов. Кстати, с этим связана одна трогательная история.
— Расскажите, пожалуйста.
— Когда мы были в детском хосписе в Петербурге, уже на выходе его руководитель сказала мне: «Анна Юрьевна, там один мальчик хочет с вами поговорить, но без камер, без всех». Я зашла — там парень по имени Саша. Он мне говорит: «Хочу научиться писать музыку, но у меня не получается ничего». Я послушала. И с нами абсолютно случайно была руководитель благотворительного фонда «Шаг навстречу» — она занимается музыкой с детьми-инвалидами. Она просто ждала меня, когда я освобожусь, чтобы переговорить по своим вопросам.
Я попросила ее, они начали заниматься — это всего два месяца назад было, — и вот уже он прислал мне видеоприглашение на свой предновогодний концерт. Представляете, как быстро! Но им по-другому никак — у них мало времени... Но если у ребенка сбудется эта мечта, это же замечательно.
— Можно сказать, что система детской паллиативной помощи у нас на сегодня отлажена?
— Много чего еще нужно доработать: это и детские лекарственные формы, и вопросы, связанные с методическим сопровождением деятельности. Сейчас даже само понятие паллиативной помощи расширяют по указанию министерства здравоохранения, потому что сегодня уже понятно, что паллиативная помощь — это не только медицинская помощь.
И важно отметить судьбу подобных наших инициатив. Дорожная карта по паллиативной помощи у нас уже в большей части своей включена Минздравом России в план мероприятий по реализации ведомственной целевой программы по развитию паллиативной медицинской помощи. А та станет составной частью госпрограммы по развитию здравоохранения. Вообще, для меня нет интереса разрабатывать документ, просто чтобы он был, — нужно, чтобы он работал.
— Есть ли инициативы, которые начинают работать сразу, без долгих законотворческих процедур или согласования финансирования?
— Многие наши предложения в этом направлении абсолютно несложные и даже не затратные. Например, классы доброты, которые мы начали открывать, — это возможность в школах, где есть инклюзивный формат образования (обучение детей с особенностями здоровья вместе с обычными детьми. — Прим. ФАН), рассказывать школьникам о том, какие дети учатся с ними рядом. Это возможность учиться понимать и принимать друг друга, постигать взаимопомощь, ценить друг в друге самое главное.
Ведь в этом же и кроется загадка — в том, что мы ценим. В школах есть чудесные педагоги, которые вкладывают всю душу в свою работу, и очень дружные дети. Просто мы мало говорим об этом. Здесь, в том числе, и имеет значение, что мы больше ценим: сто баллов по ЕГЭ или благоприятную психологическую обстановку, в которой растут наши дети.
На мой взгляд, все должно быть гармонично и развиваться не в ущерб друг другу.