Легенда о женщине-палаче Доре
25 сентября (8 октября по новому стилю) 1919 года в «Одесских новостях» было сообщено, что контрразведкой арестован секретарь чрезвычайки Веньямин Сергеев, который предаётся военно-полевому суду.
Во время эвакуации красных, секретарь ЧК остался в Одессе, якобы для организации подпольного Военного отдела большевиков, но в первые же дни деникинской власти явился с повинной к начальнику контрразведывательного отделения полковнику Г.А. Кирпичникову и предложил свои услуги. И произошло неожиданное.
Вскоре Вениамин, ещё совсем недавно являвшийся фактически вторым лицом в карательном учреждении большевиков, стал штатным контрразведчиком и, более того, был произвёден в поручики, хотя в царской армии не то что офицером — рядовым, скорее всего, не служил, да и призывной возраст наступил у него только в 1917 году. Каких только метаморфоз не знала история гражданской войны! Но Одесса даже на этом фоне была уникальной: сегодня главарь разбойничьей шайки — завтра командир Красной армии, сегодня проводник красного террора, а менее чем через месяц это же лицо участвует в белом. Вениамин провалил военный отдел большевистского подполья, в котором был за начальника разведки. Благодаря ему было арестовано много подчинённых.
Вениамин явился одним из главных авторов до сих пор гуляющей по книгам и статьям о красном терроре легенде о женщине-палаче ЧК Доре, собственноручно расстрелявшей от 300 от 700 офицеров (откуда их вообще могло взяться столько в городе при красных, да ещё быть арестованными?!).
Роль Доры для белогвардейских фотографов и кинооператоров (премьера хроникального фильма «Жертвы одесской чрезвычайки» состоялась в Одессе в последних числах сентября 1919 года) играла… жена Вениамина. Выяснится это уже после возвращения Советской власти. 20 февраля 1920 года одесские «Известия» поместили заметку об аресте бывшего секретаря ОГЧК Вениамина и его жены, которая «разыгрывала роль вымышленной Доры». Оба они через несколько месяцев ревтрибуналом, слушавшим дело в открытом заседании, были приговорены к расстрелу и казнены.
Комбинация, проведенная Кирпичниковым и Вениамином для создания образа Доры, была довольно сложной. Базировалась она на слухах о женщинах-палачах в ЧК, которые циркулировали ещё до ухода советской власти, и поэтому для мистификации была подготовлена весьма благодатная почва. 30 июня/13 июля Вера Муромцева-Бунина передала в своём дневнике разговор с почетным академиком Дмитрием Овсянико-Куликовским:
«Рассказывает, что на днях он чуть не потерял сознание на улице:
— Уж очень действуют на меня расстрелы и издевательства в чрезвычайке…
— Говорят, что расстреливают, и особенно свирепо, две молоденькие девушки…».
Вскоре девушка-палач в дневниках Буниных обрела имя «товарищ Лиза». 15/28 августа уже при белых Вера Николаевна записала:
«Вчера вели в бывшую чрезвычайку женщину, брюнетку,. хромую, которая всегда ходила в матроске — “товарищ Лиза”. Она кричала толпе, что 700 человек она сама расстреляла и ещё расстреляет 1000. Толпа чуть не растерзала её. При Яне провели ту хорошенькую еврейку, очень молоденькую, которую мы видели на бульваре в тот день, когда Ян совершенно пришёл в уныние, увидя на её руке повязку с буквами Ч.К.».
На следующий день появилась новая запись по поводу женщины-палача:
«Товарищу Лизе, которая выкалывала глаза перед расстрелом, лет 14-16. Что за выродок. Около чрезвычайки волнуется народ. Настроен антисемитски… Говорят, что палачей будут вешать на площади…».
В отличие от еврейки с чекистской повязкой, «палача Лизу» сами Бунины, судя по дневнику, воочию не видели и сведения о ней записали с чьих-то слов.
Следует обратить внимание на одну деталь её одежды: матроску. Для многих одесситов, в том числе Буниных, матросская одежда была почти синонимом облачения чекиста-палача. Заметка в газете об аресте Доры Гребенниковой появилась спустя почти месяц после дневниковой записи у Муромцевой-Буниной, притом говорилось лишь о службе Гребенниковой в ЧК, но не об участии в расстрелах, хотя вряд ли газета могла пройти мимо такой подробности. Впоследствии, наоборот, главным женщиной-палачом сделали Дору, которой приписывался расстрел стольких лиц, сколько в дневнике Буниной Лизе. Однако это имя в качестве палача одесской ЧК больше не фигурировало. Зато в 1920-е годы в некоторых эмигрантских публикациях к Доре был добавлен ещё один палач женского пола — некая 17-летняя проститутка Саша…
Реальная чекистка Лиза (точнее, одна из двух ответственных сотрудниц губчека, носящих это имя) упоминается в мемуарах Алинина в связи с делом Равицкого, но при этом не говорится, что она участвовала в самоличных расстрелах. В другом, правда, месте, ссылаясь на рассказ «по пьяной лавочке» Абаша Алинин писал следующее:
«В расстрелах… принимали участие “любители” — сотрудники ЧК. Среди них Абаш упоминал какую-то девицу, сотрудницу чрезвычайки, лет 17. Она отличалась страшной жестокостью и издевательством над своими жертвами».
Однако следует отметить, что воспоминания увидели свет в Одессе уже при белых, когда вовсю уже ходили рассказы о садистке-палаче ЧК. И, вполне возможно, Алинин задним числом лишь «вставил в уста» Абаша «нужную» информацию, при этом нарочно не называя её ни Лиза, ни Дора.
11/24 сентября 1919 года «Одесский листок» напечатал сообщение, что арестована Дора Гребенникова, работавшая в ЧК, которая когда-то играла на сцене под псевдонимом «Далина». Вскоре, однако, фамилия «Гребенникова» из печати исчезает и вместо неё появляется «Явлинская» (иногда «Евлинская»). Затем, в вышедшей в 1920 году в Кишиневе книге С.А.Авербуха «возвращается» Гребенникова, но теперь называется она Верой, а имя Дора указано как псевдоним.
На самом же деле арестованную чекистку Гребенникову звали не Дора и не Вера, а Елена. «Одесский листок» мог просто ошибиться или перепутать, но, скорее всего, уже тогда арестованную «переименовали» контрразведчики, подбросившие в газету эту информацию, желая, видимо, причислить её к евреям.
Чем руководствовался Вениамин, дав созданному им образу женщины-палача достаточно распространённое среди евреев имя и не очень распространённую фамилию? Осмелимся предположить, что «Явлинская» могла быть девичьей фамилией жены Сергеева. Однако звали её не Дора, а Мария. Возможно именем «Дора» контрразведчики хотели придать истории о женщине-палаче антисемитскую направленность, хотя сам Вениамин был евреем.
Правда, свидетель Филипп Иванов упоминал об участвовавшей в допросе одного полковника, впоследствии расстрелянного, Доре Соколовской, «исполнявшей в ЧК роль прокурора», дёргавшей допрашиваемого за бороду, требуя признания в убийстве евреев. Любопытно отметить, что это был едва ли не единственный случай применения физических мер воздействия к подследственному в Одесской ЧК, зафиксированный Особой комиссией. Как показывали некоторые бывшие заключённые, пытки на следствии здесь носили скорее моральный характер. Впрочем, Иванов на волне ходивших слухов мог перепутать имя, и речь вполне могла идти о секретаре губкома Елене (её настоящее имя было Софья) Соколовской, которая была отнюдь не еврейкой, а дочкой русского дворянина. В Одессе она осуществляла надзор за деятельностью ЧК и, таким образом, исполняла в какой то мере роль прокурора (официально в советское время институт прокуратуры был воссоздан только в 1922 году).
Была ещё Дора Ароновна Камергородская (1899-1978), член партии с 1918 года, которая в 1919 году работала в губчека и губпродкоме, в августе 1919 года в составе коммунистического батальона участвовала в подавлении восстания немцев-колонистов под Аккаржей. В декабре 1919 года была арестована в Одессе деникинцами, но подпольным Красным Крестом (разумеется, посредством внесения определенной суммы) была освобождена.
Ф. Зинько пишет со ссылкой на «Одесские новости» от 16/30 сентября 1919 года об аресте сотрудницы ЧК некоей Доры Ровенской. Но больше о ней в газетах, судя по всему, никаких сообщений не появлялось. Что же касается комсомольской активистки Доры Вульфовны Любарской, расстрелянной белыми в январе 1920 года в числе 9 молодых подпольщиков по так называемому «делу 17-ти», то вопреки встречающемуся в литературе утверждению, в ЧК она вообще никогда не работала, и к тому же в советский период 1919 года пребывала в Херсоне.
Арестованная Елена Федоровна Гребенникова была русской и, более того, потомственной дворянкой, дочерью полковника царской армии, а двое её братьев были белыми офицерами. Ещё во время интервенции она, по всей видимости, через родственников, устроилась переводчицей с французского языка в возглавляемый Константином Глобачевым Информационный отдел градоначальства. С мая по август Гребенникова работала следователем одесской ЧК. А затем устроилась по заданию большевистского подполья на работу в офицерское общежитие «Золотая рыбка» на улице Преображенская, 48. Там она получила информацию о перевербовке белой контрразведкой бывшего секретаря губчека, которую передала все той же Соколовской.
Поэтому делом Гребенниковой контрразведка «убивала сразу двух зайцев»: убирала опасного для Вениамина свидетеля и придавала как бы реальную основу для пропагандистских историй о «чекистске-садистке». На заседании военно-полевого суда она отвергла обвинения в собственноручных расстрелах, признав лишь то, что, будучи следователем, «расстрельные» дела докладывала чекистскому руководству (среди которого, кстати, был и служивший теперь у белых Вениамин), которое выносило соответствующий приговор. Суд приговорил Гребенникову к смертной казни, и 4 декабря 1919 года она была повешена.
Любопытно, что Глобачев спустя месяц после казни Гребенниковой сменит погибшего Кирпичникова на посту начальника контрразведки, возможно, не узнав, что его бывшая переводчица была большевистским агентом. Случай с Вениамином и Гребенниковой показывает довольно нетипичную даже для гражданской войны ситуацию, когда бывший руководящий чекист и к тому же еврей, становится работником спецслужбы белого движения, заражённого антисемитскими настроениями, а затем прилагает руку к казни своей подчинённой-дворянки, чьи близкие родственники к тому же являются офицерами Вооружённых сил Юга России.
История о том, что в производстве было дело знаменитой женщины палача Доры рассказывается и в мемуарах бывшего контрразведчика Сергея Устинова. Однако при прочтении данного эпизода в глаза бросаются некоторые странности.
Во-первых, автор ничего не говорит о своём участии в этом деле, не приводит никаких деталей следствия и не называет фамилии Доры; а, главное, рассказ о ней явственно выпадает из общего контекста книги как формально-текстуально, будучи отчёркнутым, так и стилистически, нарушающим чёткое мемуарное изложение материала, поданный в сильно беллетризованном виде. Создаётся впечатление, что история с Дорой при подготовке книги была вообще дописана кем-то из эмигрантских литературных сотрудников. В таком случае, цели этого понятны: с одной стороны, придать мемуарам более читабельный характер, а с другой — как бы уравновесить негатив в описании деятельности белой контрразведки зверствами противоборствующей спецслужбы противника — ЧК.
Любопытно, что текст Устинова о Доре практически полностью совпадает с рассказом на эту же тему бывшего начальника белой контрразведки периода интервенции Владимира Орлова (в «деникинский» период власти в Одессе его там не было). Если учесть, что вышедшие в России в 1998 году его воспоминания были переводом с издания на английском языке, то можно вообще сделать вывод о полной идентичности текстов Устинова и Орлова. Однако, орловские мемуары были опубликованы 6 годами позже. Если следовать логике, то нужно предположить, что рассказ о Доре были просто списан у Устинова.
Но дело в том, что стилистически он как раз соответствует тексту Орлова. Отсюда можно сделать неподтверждённое предположение, что в текст воспоминаний Устинова при публикации был вставлен рассказ Орлова — задолго до его публикации последним в отдельной книге. Ведь Орлов в эмиграции долгое время собирал, а иногда и отправлял в прессу, материалы, справедливо или несправедливо компрометирующие большевиков и чекистов (иногда это были просто фальшивки) и рассказ о Доре, напечатанный в какой-либо газете, мог перекочевать оттуда в мемуары Устинова или вообще в неопубликованном виде мог каким-либо образом быть ему «подкинут» автором. Этот вопрос нуждается в дальнейшем исследовании.
В качестве вывода хотелось бы сослаться на мнение доктора исторических наук В.П. Булдакова. В своей фундаментальной монографии, посвященной «красной смуте», он пишет: «Говаривали, что едва ли не при каждой губернской ЧК есть своя женщина-палач — чаще еврейского или латышского происхождения. Скорее всего, это отголосок архаичного представления о том, что отмщение материализуется в виде женщины». Таким образом, Кирпичников и Вениамин явились своеобразными «скульпторами», вылепившими в пропагандистских целях подобный образ из материала народного сознания…
Источники: Зинько Ф. Кое-что из истории Одесской ЧК. Одесса, 1998. С. 7; ГАРФ. Ф. 470. Оп.2. Д. 157. Л. 86; Летопись революции 1930. № 1. С. 241; Устами Буниных. Т. 1. М. 2004. С. 230; Устинов С.М. Записки начальника контрразведки. Ростов-на-Дону, 1990. С. 91-92; Красный террор в годы гражданской войны: По материалам Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков. М. 2004. С. 290-291.