Борис Кутенков: Имитировать письмо умеют многие!
Борис Кутенков – поэт, литературный обозреватель. Редактор отдела культуры и науки «Учительской газеты» (с 2019 г.), редактор отдела критики и эссеистики портала Textura (с 2018 г.). Колумнист портала «Год литературы». Ведущий рубрики «Книжная полка» в журнале «Homo Legens». Один из организаторов литературных чтений «Они ушли. Они остались», посвященных рано ушедшим поэтам XX и начала XXI века. Организатор литературно-критического проекта «Полет разборов», посвященного современной поэзии. Критические статьи Кутенкова публиковались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов» и мн. др., а стихи – в «Волге», «Урале», «Интерпоэзии»…
- Кто вы в первую очередь – поэт, критик, редактор, культуртрегер?
- Стихи живут во мне. Но за пределами моего поэтического мировоззрения я абсолютно рациональный и логичный человек, очень внятный. Мне с трудом далось это сочетание. В юности мне, воспитанному на театральном Серебряном веке, казалось, что поэт должен вести себя каким-то особенным образом – постоянно чудить, из-за чего не получается выстраивать отношения с людьми. Но меня дисциплинировала редакторская работа. Я научился взаимодействовать с людьми ради сохранения своих проектов. Большое счастье, что это не убило во мне поэзию.
По сути, писать стихи – это то, что у меня получается лучше всего. Для меня очень важно движение на поводу у звука. Чуковский, когда писал о Блоке, использовал термин «звуковой пассивизм». Когда пишешь стихи, важно поймать нужный ритм: слова с их словарными значениями вторичны, а написанное удивляет тем больше, чем меньше на нем настаиваешь. То, что нужно, помимо воспитываемых слуха и начитанности, – ощущение исконного, неотъемлемого от тебя одиночества, никак не мешающего социализации. А это уже невоспитуемо и проявляется в детстве – но именно это и делает тебя поэтом.
- Что проще отличить: плохое стихотворение от хорошего – или хорошее от очень хорошего?
- Я думаю, что это разные уровни сложности. Плохие стихи не различают люди с недостаточно высокой профессионализацией или произволом личного вкуса. То есть идешь на поводу у каких-то субъективных, внелитературных факторов. И, конечно же, есть очень много поэтов, научившихся имитировать письмо. Я посвятил этому статью «На обочине двух мейнстримов», она вышла в прошлом году в журнале «Интерпоэзия»: в ней говорится о двух имитационных векторах современной поэзии. Автор первого типа тяготеет к стихам «биографической» направленности, принимая за поэзию плоско понимаемую искренность, и ориентируется на условного «широкого» читателя, который путает попадание в спектр собственных эмоций с поэтическим веществом. Второй вектор – назовем его «филологической» поэзией – более ориентирован на подражание «тусовке», близкой к поэзии журнала «Воздух». Настоящий текст – всегда исключение, всегда отстраивание от «тренда», он может встретиться (и встречается) в журнале любой направленности, но всегда вне основного потока.
- Как долго вырабатывается эстетическая разборчивость?
- У каждого по-своему. Думаю, у меня был пятилетний опыт ежедневного чтения и анализа поэзии, после которого я обрел более-менее внятные ориентиры, но до сих пор нуждаюсь в соотнесении своего мнения с разными направлениями литературной жизни, с одной стороны, и с классикой, с другой, поэтому держу руку на пульсе. Помню замечательные слова Игоря Волгина: «Вы должны судить о своих коллегах по семинару не как о соседях по двору. Уровень суждения «Вася лучше Пети» неприемлем. Выбирайте себе в соперники Пушкина и Мандельштама. Надо понимать контекст поэзии в целом. То есть судить по гамбургскому счету». Полностью согласен с мэтром.
- Почему поэты, пишущие бездонные стихи, сами нередко если не на дне жизни, то на ее обочине?
- Какая у вас интересная метафора! Но можно писать прекрасные стихи и при этом не быть маргиналом. В 2013 году я часто цитировал Дениса Новикова: «Поэзия – компенсация за абсолютную жизненную непригодность». Но с тех пор я эволюционировал и считаю иначе. Когда судьба загоняет тебя в сложные жизненные обстоятельства, понимаешь, что, оказывается, умеешь столько всего! И поэзии это не мешает. Ощущаю себя не на дне. А успешным человеком.
- Почему сейчас нет мощных поэтических группировок, какими были СМОГ или «Московское время»?
- Они появились в определенной социокультурной ситуации. Когда поэты были вынуждены объединяться по принципу противостояния советскому строю. Сейчас такого нет. Нет внятного врага – нет внятной оппозиции. Смогист Юрий Кублановский рассказывал мне в интервью, что им с юных лет было противно все советское. А Сергей Гандлевский в эссеистике очень часто говорит, что он и его товарищи по «Московскому времени» не носили стихов по редакциям, что только Кенжееву удалось напечататься в «Юности». Гандлевский понял, что придется заплатить высокую цену – отречением от собственной поэтики. Со временем журналы, отвергавшие его стихи, сами стали предлагать ему публикации.
Удушающий тоталитарный строй – это испытание, которое может как закалить, так и подавить волю, поэтому мне близок прагматический подход к понятию «испытание»; но не менее тяжела ситуация «разрешенности» при огромном выборе – когда никакое явление искусства не становится событием для публики. Как пишет поэт Олеся Николаева, «все можно и все равно». Возвращаясь к вашему вопросу, можно заметить, что современная литературная жизнь очень разобщенная – и различие поэтик отнюдь не главная причина этой разобщенности. Многое изменил 2014-й год и крымский референдум. Плюс общий эгоцентризм, свойственный любому творческому человеку… Хотя кружки по интересам никуда не деваются. Я когда-то сказал, что в русском человеке сильна страсть к литературной социализации. И будет оставаться сильной еще полвека как минимум.
- Ваше отношение к заходу поэта на территорию прозы? Вышла книга «Воденников в прозе» и другие. Прозаик Шишкин вот не пишет стихов…
- У прозаика должен быть дар поэта. Поскольку поэзия – высшее из искусств. И при этом он должен понимать, как важно не уйти в ритмическую прозу а-ля Андрей Белый. Проза предполагает нарратив, а поэзия противится ему. Проза – создание авторского мира в рамках чистого листа. Это знание законов жизни. А поэты прежде всего слышат звуки. Прозаик никогда не играет роль транслятора. Надо понимать, где заканчивается медиум и начинается человек пишущий. Вспомним, свой поэтический дар Набоков и Бунин реализовали в рамках прозы.
Я когда-то писал прозу. Это совсем другой вид удовольствия. Со временем я понял, что поэзия привлекает меня прежде всего отсутствием целенаправленного усилия – здесь важнее ежедневно вырабатываемое усилие этическое, нежели всесторонняя образованность или знание жизненной фактуры, поэт может черпать из внутренней драмы. На том и стоим.
Читайте также:
Музыка сильных: новый альбом «Алисы»