Надежда (1973)
https://www.youtube.com/embed/h9gvznkykP4
«Борьба против империализма и сексуальная революция идут рука об руку, — любил повторять лидер Фракции Красной Армии Андреас Баадер, — Трахать и стрелять — это одно и то же». Жарким летом 1972 года, в дни, когда Баадера и его соратниц — Гудрун Энслин и Ульрику Майнхоф — схватила и бросила в застенки немецкая полиция, съемочная группа киностудии им. Горького во главе с пророком мирового кинематографа, отцом итальянского неореализма Марком Донским отправилась в далекое сибирское село Шушенское, чтобы отснять финальные кадры фильма «Надежда» по сценарию офицера МГБ и соратницы Коллонтай Зои Воскресенской–Рыбкиной — сцену вступления ровесника и единомышленника Баадера, 29–летнего революционера–подпольщика Владимира "Старика" Ленина в церковный брак со своей боевой подругой Надеждой "Миногой" Крупской (Андрей Мягков в шаге от всесоюзной славы "Жени Лукашина" и Наталья Белохвостикова, протеже Сергея Герасимова).
Collapse
Впрочем, брак для парочки красивых и опасных аутло — лишь пустая формальность, что хорошо понимают и они сами («Позвольте, я возьму вас под руку — для конспирации», — обращается Ленин к Крупской, которую кураторы коммунистического проекта приставили ему в качестве "бороды"), и искренне хлопочущие об обустройстве жизни молодых ссыльных минусинский окружной исправник и чиновник столичного департамента полиции, печально констатирующий в разговоре с Крупской: «Вы из тех одержимых, для кого человеческая любовь не существует».
Да, Ленин и Крупская не хотят трахаться, они хотят стрелять в чиновников и жандармов, черносотенцев и казаков, взрывать полицейские участки, обливать солдат кипятком, а городовых — серной кислотой. Для Наденьки триггером, запустившим защитный механизм сексуализации террора, стало совпавшее по времени с бурным пубертатом и смертельной болезнью отца убийство Александра II. «Свершился приговор народа — убит царь!» — взволновано щебечут соученицы Крупской по гимназии Оболенской, — «Говорят, что царя убила девушка!» — «Кто эти герои?» — «Кто бы они ни были, история всегда будет склонять перед ними голову!». Встретившись в день казни первомартовцев взглядом с Софьей Перовской (Донской показывает террористическую ячейку в раскрученном прессой формате МЖМ — как хорошо знакомые зрителям троицы медиа–икон RAF или Красных бригадиров — Ренато Курчо, Маргериты Каголь и Альберто Франческини) и «не увидев в ее глазах страха», Крупская впервые испытывает тот "революционный оргазм", который, по словам Баадера, только и дарит подлинное ощущение "преисполненности", в отличие от судорожных пароксизмов пуританской похоти.
«Революция не терпит оргиастических состояний, вроде тех, которые обычны для декадентских героев и героинь, — подчеркивал Ленин, — Несдержанность в половой жизни буржуазна: она признак разложения». И хотя шушенское Dolce far niente невольно подталкивает Наденьку к тому, чтобы «потаскаться с товарищами» (по ядовитому замечанию сестры Ленина Анны Ильиничны), а самого Ильича — потискаться с Глебом "Сусликом" Кржижановским (бард Михаил Ножкин, уже отличившийся в «Ошибке резидента»), а замкнутость сектантских кружков является питательной средой перверсивной чувственности (едва познакомившись с Крупской, народоволец Мещеряков, по его собственному признанию, «немедленно начал упорные атаки, чтобы совратить ее в народничество, а она, со своей стороны, старалась склонить его к марксизму»), молодые революционеры остаются верны своему выбору.
«Представляю, как этот "дирижер" замучает бедную Надежду Константиновну своей ортодоксией», — шипит вслед покидающим конспиративную квартиру Ленину и Крупской Петр "Близнец" Струве (будущий директор театра «Ленком» Марк Варшавер), беспринципный приживал кошелька марксистского движа Александры "Тетки" Калмыковой. Но не о крепкой ленинской ортодоксии грезит Крупская. В кульминационной сцене биопика она, чувственно прикусив нижнюю губку, с томной улыбкой наблюдает за разгоном казаками стихийного бунта рабочих — и понимает, что взрывному мастурбаторному распутству бунта может и должно быть противопоставлено бесконечное сладострастие революционной борьбы, перманентный оргазм подрывной, диверсионной, пропагандистской и организационной деятельности.
Современники описывали Донского как «человека, живущего эмоциями и по существу мало понимающего в политике» и, одновременно, как «человека, умеющего беседовать с богами». Кажущуюся несвоевременность предпоследней работы великого мастера подчеркивает удивительный факт — в 1972 году «Надежда» была единственным запущенным в производство фильмом о Ленине. Но это и не фильм о Ленине. Если в соцреалистическом кино вождь мирового пролетариата был эксцентричным суетливым стариком, комическим "дедушкой" при степенном рассудительном "отце" Сталине, а в нарождавшемся в начале 70–х брежневианском каноне он предстает респектабельным компетентным управленцем, топ–менеджером молодой советской республики, то в «Надежде» Ленина просто нет. Фильм Донского — это, пользуясь терминологией Грегора Модера, «комедия лакуны, которая сосредотачивается вокруг фальшивой бороды, вокруг накладного фаллического символа». Фаллическая нехватка вводится Донским как избыток — как уникальная способность Крупской к принятию постоянных либидинальных импульсов, табуируемых революционных перверсивных фантазмов, и эта самодостаточность женского наслаждения вызывала у первых зрителей картины одновременно страх и смех. «Разговор о смерти вызывает смех — смех принужденный и непристойный. Разговор о сексе не вызывает даже и такой реакции», — так через два года после состоявшейся 5 ноября 1973 года премьеры комедии Донского пытался отрефлексировать увиденное Бодрийяр. Политический терроризм сексуальной революции вывел влечение смерти за пределы фаллического закона и стал прибавочным наслаждением женщины, а пришедшийся как нельзя ко времени фильм Донского поднял вторую волну феминистического насилия: вслед за «Надеждой» с экрана в жизнь пришли Ирмгард Меллер и Ангела Лютер, Бригитта Монхаупт и Зиглинде Хофманн, Натали Менигон и Жоэль Оброн.
© moskovitza
Написал wilddolphin на cinematheque.d3.ru / комментировать