Ария Семен Львович. Адвокат
"ГРУЗИНСКИЙ КОЛОРИТ..Мне несколько раз довелось вести дела в Грузии, и каждый раз это было связано с какой-либо кавказской изюминой. на сей раз я выехал в тбилиси защищать студента первого курса, 17-летнего Гию М. В обычной уличной потасовке двух групп молодежи он, получив оплеуху, обнажил карманный нож и поранил другого студента, Дато Базгадзе. Это было только полбеды.
Но Базгадзе тут же был ранен повторно, в шею, и на этот раз — смертельно. по логике событий роковой удар нанес, видимо, тот же Гия. но он отрицал это, утверждая, что второе ранение причинил скрывшийся после драки парень–курд. Очевидцев не было. Это оставляло долю сомнений в его вине и давало известный шанс защите. Поэтому я принял поручение и выехал в Тбилиси.
Местную экзотику я ощутил сразу. Меня сопровождала охрана из нескольких сумрачных родичей Гии, прибывших для этого с гор. Мать Гии, коренастая дама с низким голосом
и горящими черными глазами, решительно запретила мне есть в ресторане, ввиду угрозы умышленного отравления, и кормила только домашними блюдами. Изучив дело, я понял, что положение мое в суде будет трудным еще и по нравственной атмосфере: семья Базгадзе, потерявшая единственного сына, была известна в тбилиси, и горе ее вызывало всеобщее сочувствие.
Предположение мое подтвердилось. дело слушали не в здании суда, а в большом зале политехнического института, студентом которого был убитый Дато. Зал был заполнен его сокурсниками и другими студентами, враждебно настроенными к защите подсудимого. Интересы пострадавшей семьи представлял адвокат Уратадзе, седой и весьма уважаемый местный мэтр. Все дни процесса он был слегка небрит и даже, как мне показалось, слегка с похмелья. Он мог позволить себе не напрягаться, сила была на его стороне. Меня он старался не замечать. Вальяжно сидя рядом с прокурором и глядя в зал, он время от времени язвительно комментировал мои усилия по защите.
Он как бы пританцовывал на моем поверженном теле, и зал поддерживал его одобрительным гулом. лишь однажды в перерыве он как бы мимоходом подошел ко мне и нехотя
сообщил: — Возможно, вам будет интересно. есть сведения, что ваша клиентка одним ударом ножа убивает свинью. и, не дожидаясь реакции, отошел.
На третий день я заявил ходатайство о направлении дела на доследование. Уратадзе снисходительно парировал мои доводы. Когда суд удалился на совещание, он величественно пересек пространство между нашими столами и поделился воспоминанием: — Адвокат Шмелева приезжала в Сухуми защищать человека, который в драке откусил другому нос. после ее речи прокурор Арзиани (вы его, кажется, знаете) попросил реплику. Судья говорит: зачем тебе реплика, все же ясно! но дал. так вот, говорит Арзиани, речь адвоката меня убедила: видимо, это не подсудимый откусил нос. но поскольку их было только двое, а нос все-таки откушен, мы должны признать, что потерпевший сам себе откусил нос... я это вспомнил в связи с вашим ходатайством, — пояснил Уратадзе. Уничтожив меня, он медлительно вернулся на свое место.
Суд отклонил ходатайство, и процесс покатился к окончанию. Выслушав мою защитительную речь, Уратадзе в очередном перерыве снова направился ко мне и неожиданно сделал тонкий комплимент:— Когда вы начали выступать, я все ждал, когда вы понесете чепуху. и не дождался. несмотря на это, чуда не произошло. Гию признали виновным в убийстве и осудили на 7 лет.
После приговора я решил выяснить одно не вполне понятное мне обстоятельство. В суд не явилась та единственная свидетельница — Пейкришвили, найденная семьей Базгадзе уже к концу следствия, которая своими глазами видела драку и уличала Гию. правда, она видела еще и то, что не совпадало с установленными фактами, и это настораживало.
От явки на процесс она уклонилась, несмотря на все усилия суда, включая и определение о принудительном приводе. На всякий случай я вручил Гииной маме официальный
запрос в поликлинику о состоянии здоровья Пейкришвили. Ответ был поразительным: свидетельница имела дефект зрения на оба глаза в двадцать диоптрий, постоянно пользовалась бифокальными очками, в которых, видимо, и не хотела показываться суду. я спросил у своей клиентки, зачем потребовалось втягивать в дело незрячего человека. Она предположила:— дешевле!
Справка из поликлиники и положительная характеристика из общества слепых помогли мне в Верховном Суде. приговор был отменен. при доследовании Пейкришвили все же нашли. Она заявила, что никакой драки не видела и видеть не могла, никаких показаний о ней не давала и не подписывала, то есть покатила бочку уже на следователя. больше ее не беспокоили...
..была теплая и светлая тбилисская осень, когда я приехал на повторное рассмотрение дела. Оно проходило в старинном деревянном доме суда. Скрипучие лестницы на второй
этаж, где мы сидели, поднимались во внутреннем дворике вдоль стен и были увиты виноградом. Вновь моим противником был Уратадзе, но на сей раз был он на удивление любезен и приветлив. похоже, он навел обо мне справки.
положение защиты несколько улучшилось, но вероятность ее успеха оставалась незначительной. Гия активно нажимал на виновность отсутствующего курда, а мать последнего из зала то и дело выкрикивала что-то в защиту сына и поносила Гию. Она надоела судье, и он велел ей выйти вон. Она подчинилась, но, спускаясь по лестнице вдоль открытых настежь окон, а затем и стоя уже во дворе, продолжала свои гортанные выкрики. Судья прислушивался к ней, время от времени сердито кричал ей в ответ. Она не унималась. тогда судья распорядился закрыть окна и, обратившись ко мне, заметил: — Глупая женщина!
В этот день Уратадзе пригласил меня к себе вечером на чай. Об этом узнали местные адвокаты. — Уратадзе пригласил вас на чай? Это большая честь! — сказали они мне уважительно.
Вечером, купив легкого вина, я поднялся на крыльцо его дома в тихом переулке и позвонил. Уратадзе открыл сам. Он был в домашней вязаной куртке и фетровой шляпе. Шляпа на хозяине удивила меня: — В чем дело, Варден Георгиевич? почему шляпа? — прохладно в доме, — пояснил он.
Чай был именно чаем, и ничем более. К нему были поданы грузинские сладости и печенье. Мы пригубили вина. Уратадзе оказался интересным собеседником и образованным
человеком. Круг его занятий включал и работу над старинными литературными источниками. Он имел печатные труды по этой теме, которые не без гордости показал мне.
Шляпу он не снимал весь вечер. В заключение он сказал: — Вчера поздно вечером прислал за мной машину председатель Верховного Суда, приглашает к себе. еду. Он мне
говорит: «товарищ Урутадзе...» я ему: «Моя фамилия не Урутадзе, а Уратадзе, я гуриец». Он подумал, потом говорит:«да, сейчас выгодно быть гурийцем».
— Что он имел в виду? — спросил я. — Шеварднадзе, новый глава нашего цК, — гуриец. да, так вот он мне говорит: «Вы, товарищ Уратадзе, вели на следствии дело по кровной мести в Сванетии? почему не желаете с Верховным Судом ехать по этому делу в Местию, создаете нам сложности?» я отвечаю: «я, хоть и пожилой, еще пожить хочу. не поеду». так и расстались. У нас своя специфика...Мы еще выпили по глотку, и я попрощался.
К концу процесса судья пригласил меня в свой кабинет и дружелюбно объяснил, почему он вынужден вынести обвинительный приговор. — ну никак нельзя иначе, вы уж извините. но мы ему немного меньше дадим, — примирительно сказал он. так и было. Мы с Гииной мамой потом дважды добивались проверки дела в прокуратуре СССр, но безуспешно. Спустя несколько лет я вновь был в тбилиси по делу. Гия с мамой навестили меня в гостинице. Отбывая срок, Гия закончил заочно институт. на сессии его отпускали. В Грузии все иначе, чем у нас.
ГРУЗИНСКИЙ КОЛОРИТ — 2 ...если бы эту историю не рассказал мне адвокат Уратадзе, который сам участвовал в судебном процессе, я бы, наверное, недоверчиво хмыкнул: ну и наворотили — прямо охотничьи рассказы! надо же хоть меру знать! Впрочем, судите сами.
..есть в Западной Грузии небольшой городок с веселым названием Миха Цхакая. У начальника городского отдела милиции сын учился в Волгограде, в медицинском институте. По мнению начальника, сын его умом не отличался, и потому его там опекал специальный человек, местный парень, но земляк, тоже из цхакая. Средства на такую опеку у начальника, естественно, имелись. недостаточно умный сын разругался там в Волгограде из-за девицы со студентом-армянином и вызвал его на дуэль. тот вызов принял. Все попытки отговорить этих юнцов от дикой затеи были безуспешны, и где-то на безлюдной окраине они с сопровождающими их лицами сошлись для поединка.
трудно поверить, но так это было отражено в деле, — они решили драться тем, что каждый имел: у сына был пистолет, у армянина — нож. Как протекал поединок, Уратадзе точно не помнил, но выстрел грянул, а нож оказался все же проворнее, и точку поставил он. Сын начальника был убит. Армянин в тот же день скрылся из города.
начальник милиции привез тело сына в цхакая и похоронил его в родной земле. Затем он начал собственное расследование трагедии. В результате он пришел к выводу, что сыну не удалось застрелить противника лишь потому, что в решающий момент его толкнул под руку земляк-опекун. Видимо, тот все еще пытался предотвратить беду, но начальник милиции признал это коварным предательством, требующим возмездия. В Волгоград, где жил бывший опекун, были посланы два офицера милиции на оперативной машине. Затратив несколько дней на рестораны и усыпив бдительность земляка, они сумели напоить его, а затем и похитить, вывезя связанным в багажнике машины. промчавшись более тысячи километров почти без остановок от Волгограда до цхакая, они на вторую ночь пути доставили пленника к дому своего начальника.
Он вышел к ним с женой, одетой в траурные одежды. Мрачная кавалькада немедля двинулась к городскому кладбищу. У могилы сына начальник поставил связанного пленника на колени, а затем, несмотря на его мольбы о пощаде,он был задушен оперативниками. Месть свершилась. после казни одежду бегло обыскали и все документы изъяли, а тело той же ночью вывезли из города и спустили с грузилом в приток риони. Это было грубым промахом, поскольку труп впоследствии всплыл в другом районе, возле поти, и расследование по возбужденному о нем делу оказалось поэтому вне власти и вне поля зрения цхакайского начальника и его жены.
Спустившийся по горной реке труп не был пригоден для опознания, но обыск одежды на сей раз был проведен тщательно и в одном из карманов был обнаружен размокший комок бумаги с трудно читаемым текстом — талон на бензин из Волгограда. туда послали запрос о пропавших без вести. ниточка неторопливо начала тянуться...
А одновременно и вполне независимо от этих событий в городе Миха Цхакая развивался совершенно другой сюжет, связанный еще с одной смертью. Утром на шоссе было обнаружено тело молодого туриста с очевидными следами наезда автомашины. В кювете валялся сорванный при ударе обод фары. За день работники ГАи нашли и машину без этого обода, а затем — без особой радости — и ее не вполне протрезвевшего владельца, которому деваться было уже некуда. В результате к вечеру этого дня знакомый нам начальник милиции лично побеспокоил отдыхавшего дома первого секретаря горкома партии, попросил его выйти на улицу, где с глубоким огорчением сообщил ему, что сын его сшиб насмерть человека, уличен и сознался.
Секретарь горкома поначалу был очень подавлен, но, подумав, сказал начальнику милиции примерно следующее:— я знаю тебя как опытного оперативного работника не первый год и потому верю, что ты сумеешь найти подлинного виновника наезда. если ты его найдешь, то передашь ему, что его чистосердечное признание на следствии и в суде будет высоко оценено: он получит прямо сейчас десять тысяч наличными, новую «Волгу» после освобождения, мягкий приговор и досрочный выход на волю...
на другой же день начальник милиции приступил к поискам подлинного виновника из числа местных шоферов. не без труда таковой был найден, но поставил условие: вперед
не только деньги, но и «Волгу». «Вы умные люди, но и я не дурак», — пояснил он. К его условию отнеслись с пониманием. получив и пристроив в надежном месте все обещанное,он тут же чистосердечно раскаялся в кратком заявлении, после чего был взят под стражу.
для конкретизации этого раскаяния он был вывезен на место происшествия, где начальник милиции с городским прокурором подробно ввели его в курс дела — где, когда и при каких (смягчающих) обстоятельствах он в ту роковую ночь сшиб несчастного пешехода. после проверки степени усвоения им материала на место были приглашены понятые, в присутствии которых обвиняемый и продемонстрировал свою добросовестность и хорошую память. Следственный эксперимент с выездом на место сопровождался оперативной фотосъемкой.
дело без волокиты было передано в суд и, ввиду простоты и очевидности, рассмотрено быстро. От приглашенного женой защитника подсудимый отказался. Сумятицу в ход процесса пыталась внести только жена подсудимого, неорганизованно протестовавшая против хода суда, но она была удалена за это из зала. преступник получил относительно мягкий приговор —5 лет заключения — и отправился отбывать свой заработанный срок. Все бы ничего, но все та же неугомонная жена начала рассылать во все инстанции жалобы, в которых не только утверждала, что в вечер происшествия муж ее не мог совершить наезд, поскольку угощал друзей шашлыком и возглавлял застолье, а потом лег спать, но и ссылалась на гостей, готовых все это подтвердить. Осужденный к ее неумеренной активности относился нервозно, но она не обращала внимания на его запреты. на жалобы ее, естественно, никто не реагировал, в них неизменно отказывали, но слухи о странностях в этом деле поползли по городу. да и гости удивлялись.
А попутно со всеми этими событиями в городе Миха Цхакая развивался третий и уже совершенно невероятный в те времена сюжет, из-за которого все три истории и выплыли на свет божий.
был в то время в городе начальником местного отдела КГБ некий майор, который многим не нравился. не по причине принадлежности к этому ведомству, кто-нибудь же должен быть оттуда, на нем ведь все и держалось! — а по личным свойствам майора. Он был сух и официален, постоянно «держал дистанцию», не участвовал в застольях и пикниках, явно избегал сближения с местными руководящими абреками. Это вселяло недоумение и тревогу: как же так, рядом с нами работает и — не свой?
постепенно пришли к твердому выводу: менять надо кэгебешника. А как его сменишь? А вот как...
Стали за майором присматривать косым черным глазом. и однажды, когда он в силу должности присутствовал на праздничном банкете во дворе горкома по случаю какой-то
красной даты, косой глаз заметил, что майор снял пиджак и повесил его на спинку своего стула. Глаз мигнул кому нужно. тут же сзади профессионально из кармана майорского пиджака беззвучно достали связку ключей, прижали к пластилину, положили на место. Следующей ночью в помещение отдела КГб вошли, сейф в кабинете майора открыли, забрали печать, шифры, карточки осведомителей. Все закрыли, ушли.
днем к начальнику милиции вызвали одного из местных «цеховиков», свобода и жизнь которого были полностью в руках ОбХСС. под диктовку он послушно написал анонимное заявление на имя председателя КГб Грузии «Дорогой товарищ Инаури ! Я тебе пишу, чтобы ты не волновался. У твоего Уполномоченного в Цхакая майора NN пропала из сейфа печать и важные документы, и ты можешь подумать, что их украла иностранная разведка, и будешь волноваться. Но это я взял. Иду днем по площади. Вижу — все открыто. Зашел посмотреть — и там все открыто, обедают где-то. Взял из интереса. Дома посмотрел, а оно все секретное. Думаю, волноваться еще будет. Все тебе посылаю в целости».
Анонимку «цеховика» вместе со всем изъятым имуществом бандеролью тут же отправили в тбилиси, в КГБ. без промедления оттуда прибыли два полковника с инспекцией, не покончившего с собой майора пока отстранили от должности, сменили в отделе все замки и надолго засели там, неторопливо, но обстоятельно расследуя невероятное Чп.
и вот, по мере того как они кропотливо делали свое дело, опрашивая все новых людей, к ним постепенно начали стекаться слухи об удивительных делах в городе цхакая и его
окрестностях. Узнали они и о трагедии с сыном начальника милиции в Волгограде, и о талоне на бензин из того же города, и о странных жалобах шоферской жены, и даже о пьяной болтовне одного «цеховика». и чем больше обо всем этом они узнавали, тем яснее становилось им, что материал этот далеко выходит и за рамки их поручения, и за рамки компетенции их ведомства.
О чем в конце концов и доложили своему начальству в Тбилиси, а оно — еще выше. В результате в цхакая прибыли два следователя по особо важным делам из прокуратуры Союза ССР — Любимов и Кежоян. Эти асы и размотали весь цхакайский клубок до основания, включая и многое, о чем Уратадзе мне не поведал за недостатком времени.
дело прогремело на всю Грузию. рассматривала его выездная сессия Верховного Суда республики в цхакая. начальника милиции и палача-оперативника приговорили к расстрелу, первого секретаря горкома — к восьми и прокурора — к пяти годам заключения, остальных тоже не забыли. так закончился этот цикл.
Уратадзе сказал мне, что еще долго после этого процесса приезжих из Цхакая спрашивали в Тбилиси: «ну, как дела в техасе?»
Прикосновение.. двое очень научных работников, двое привычных алкоголиков, покрали из центрального Государственного архива древних актов СССр (цГАдА) кое-какие документы, чтоб продать и пропить. документы в этом Архиве хранились не только древние, а всякие. поэтому и покрали всякие — что под руку попало.
Дело в России вполне житейское, обыденное, и не стоило бы о нем писать, если бы не запало оно в память испытанным тогда трепетом от прикосновения к истории, к ее реликвиям. пока мать одного из ученых несунов, рассказав мне все, что знала о деле, утирала слезы, я позвонил следователю по особо важным делам полковнику Лукашеву, которого знал и ранее: — Павел Васильевич, а что там покрали в Архиве? — В Архиве-то? В Архиве много чего покрали. ну, например, российско-шведский мирный договор, если вам так уж интересно... — Это какой же договор? царя петра, что ли? — нет, не царя петра, а до него — тявзинский мир, был такой. — Что, подлинник? — подлинник.
— Павел Васильевич, — помолчав, спросил я, — а что, Акт о капитуляции гитлеровской Германии на месте еще? А то, знаете... — ну, вы меня не пугайте, — сказал Лукашев.
Когда я через пару дней явился в кабинет лукашева в следственном управлении МВд и передал ему свой адвокатский ордер, то первым делом спросил, нашли ли украденный
мирный договор. Лукашев ответил: — договор не искали, он сам нашелся. С него все и пошло. если б не он, так и об остальном ничего не узнали бы. — А где он сейчас, договор? — пожалуйста вам, — сказал Лукашев и достал из своего сейфа картонную коробку из-под ботинок «Скороход», которую не слишком уважительно бросил на стол передо мной.
при этом в коробке что-то глухо звякнуло. я снял крышку и достал из коробки толстый, сложенный пополам пергамент грязновато-желтого цвета. на нижнем краю его были закреплены два или три утративших цвет толстых шелковых двойных шнура, скрепленных ниже листа круглыми медными футлярами, в которых с трудом различались остатки сургучных оттисков, некогда бывших гербовыми печатями.
я принялся рассматривать пергамент. Весь он был густо-густо исписан аккуратнейшим рукописным готическим шрифтом. Каждый абзац начинался с художественно исполненной
прописной буквы. Внизу стояли готические же подписи. и —ни одного русского слова. — А из чего следует, что это русско-шведский договор? русского текста здесь не видно никакого. печати все, насколько я понимаю, личные дворянские, а не государственные. У вас хоть перевод есть?
— есть, есть перевод. я тоже поначалу усомнился, — сказал лукашев, — но пригласил специалиста, и теперь я очень образованный человек. Оказывается, в те времена межгосударственные сделки заключались не так, как нынче. Государи, если не вели переговоры сами, посылали на них своих послов. те обменивались верительными грамотами с государевой печатью, а договор оформляли обменом взаимных обязательств. У вас в руках — обязательства, принятые на себя шведской стороной и подписанные ее послами. российский текст был передан шведам и должен быть у них в Стокгольме. должен быть. но по секрету скажу, что там его нет. не то утерян, не то и у них сперли. А бумага важная, — заметил лукашев. — Вы увидите по переводу, это — тявзинский мир 1595 года. первый документ, по которому россия получила законное право на владение прибалтикой и нарвой, и Карелией, и Кольским полуостровом. там даже судьба ливонского орденского замка в Вильянди обозначена. не бывали в Вильянди?
— бывал. Замок до сих пор могучий.
А вот вы сказали, что договор сам нашелся. Как понимать? — А понимать так, — пояснил Лукашев. — наши ученые деятели, стянув пергамент, прямиком понесли его на птичий рынок — продавать. Стали предлагать тем, кто в очках. и по редкой случайности там же на птичьем оказался один профессор, спец по средним векам. пришел сиамского кота купить. любитель. В очках. наши ему свой товар показали. Он стал смотреть. язык ему непонятен, но рукопись явно старинная и ценная. проявил интерес. Отдали ему за 250 рэ. принес домой и полгода не трогал. А потом решил заняться переводом и ахнул. Глазам не поверил. пошел в центральный архив и заказал этот «тявзинский мир». долго не приносили, а потом принесли копию. Он говорит: нужен подлинник. тут ему признались — нет подлинника, пропал. Он им вынимает из портфеля и — шмяк на стол: вот, говорит, ваш подлинник!
Что у вас тут делается? тут кинулись проверять, что еще пропало, стали звонить в милицию... А то бы еще долго все шитокрыто было! я с почтением смотрел на драгоценный манускрипт, а потом заглянул на его чистую оборотную сторону. и вот тут, в нижнем правом углу, впервые обнаружил странную надпись, похожую по начертанию букв на русскую, но непонятную и выглядевшую как затейливая вязь. довольно долго я рассматривал эту странную вязь так и этак, пока вдруг не понял, что передо мной нечто, написанное древней церковной кириллицей. и я, с трудом разбирая непривычное письмо, замирая, прочитал весть из дали времен: «иван сын Артемов князь туренин грамоту свейску принял». Это криво написал, видимо, дьяк, потому что вместо подписи стояли три креста: князь иван был неграмотен... я с сожалением вернул лукашеву
пергамент.
— А что еще в активе? Вернее, в этом сейфе? — Что еще? Вот письма Наполеона к Жозефине имеются. — так уж и Наполеона, — не поверил я. — так уж. из шести украденных одно найти не удалось. его купил член-корр. Академии наук н. — и через полгода трагически погиб. Зато письмо это выплыло на аукционе Сотби в Вене и ушло за сто пятьдесят тысяч долларов. такие вот цены. А остальные пять — здесь, в сейфе. Одно могу дать подержать, если хотите... — еще бы, — сказал я. — дурак откажется!
и вот у меня в руках (у меня! в руках!) письмо Наполеона к Жозефине. Зеленый листок с типографским штемпелем вверху слева: «Командующий итальянской армией Французской республики». на это моих познаний во французском хватило. дата. Ага, время директории. размашистый неровный почерк — «дорогой друг!» Шер ами — это мы тоже знаем. А дальше — так же нервно и размашисто, поблекшими чернилами, на две страницы текст, и в конце, с легким наклоном, на всю строку, сильно: «буонапарте». его письмо Жозефине Богарне. Супруге, но еще не императрице. С ума сойти!
Он писал ей тогда, из итальянского похода, почти каждый день и отправлял с курьерами. еще никто, кроме него самого, не знал в те дни о предстоявшем ему великом будущем. но он уже знал, и нетерпение отразилось в его стремительном почерке...— А как частные письма Наполеона могли попасть в российский архив? — спросил я, возвращая вещдок лукашеву. — С коллекцией Савари попали. и он кое-что рассказал сам, а кое-что я потом прочитал в деле.
Герцогиня Савари, жена наполеоновского генерала, министра полиции, входившего в могущественное близкое окружение императора и возведенного им в герцогское достоинство, собрала за свою долгую жизнь уникальную коллекцию автографов, писем, документов, исполненных рукой выдающихся деятелей эпохи. Одержимая своей страстью, она широко использовала для пополнения коллекции особые возможности мужа и свое положение в высшем свете. В ее собрании была переписка членов Конвента, деловые и личные записки маршалов, письма талейрана, Меттерниха, титулованных и коронованных особ. наследники продолжили ее дело. Уже к концу XIX века коллекция Савари по своей исторической и материальной ценности далеко вышла за рамки частного собрания и достигла иного качественного уровня.
Она была выкуплена государством и хранилась в государственном архиве. Когда немцы вошли в париж, ведомство Розенберга вывезло в Германию и коллекцию Савари. Оттуда она после войны переместилась в Россию. С тех пор десятки аккуратных тючков из плотного синего картона неподвижно покоились на стеллажах ЦГАДА. Опись отсутствовала. было известно лишь, что в тючках содержится столько-то десятков тысяч единиц хранения.
В показаниях директрисы ЦГАДА по делу я прочитал, как она на протяжении многих лет взывала к властям предержащим о выделении архиву двух штатных единиц младших научных сотрудников с окладом по 120 руб., — чтобы вскрыть тючки и хотя бы описать их содержимое... но голос ее не был услышан. тючки впервые потревожили только наши научные алкоголики, которые торопливо вытащили из них несколько листков, оказавшихся письмами наполеона. В отличие от тявзинского пергамента, продавать письма на птичьем рынке было заведомо бессмысленно: не товар... попытки реализовать письма людям, которые могли разобраться, что сие есть, встречались без энтузиазма. У потенциальных покупателей начинали бегать глаза и дрожать руки. поэтому с трудом продали за совсем недорого два письма двум советским академикам. Одно, как сказано выше, ушло потом за подлинную цену на Запад, второе вынужденно вернуло следователям несколько смущенное научное светило. дело о покупке заведомо краденого возбуждать не стали.
Четыре остальных обнаружились при обыске у воров. — нашли почти все, — резюмировал Лукашев. — Остались интересные технические вопросы. например, как они
умудрились вынести мимо постового милиционера банкирские книги бременской ганзы и средневековые рукописные евангелия? и то и другое примерно метр на полтора размером и совершенно неподъемного веса... Уму непостижимо! — А что они сами говорят? — спросил я. — Говорят, что им подкинули...
из запомнившегося мне по этому необычному делу упомяну еще экспертизу. Как и по любому делу о хищении, следствию необходимо было указать в обвинении стоимость похищенного: от нее зависела и квалификация преступления. было очевидно, что украденное стоит очень дорого, но сколько именно — могли определить только специалисты. поэтому была назначена оценочная экспертиза в составе виднейших специалистов по древним рукописям. именно они имели опыт оценки редких и редчайших документов при покупке их для государственных музеев и потому обладали компетенцией в этом деликатном деле.
из акта экспертизы, который я читал с любопытством, было видно, что определение подлинности и оценка почти всего украденного трудностей у экспертов не вызвали. Чесать в затылках они начали, лишь дойдя до тявзинского мира. Однако, поразмыслив, они вышли из положения, на мой взгляд, достаточно достойно и не без доли юмора. В акте по этому объекту было указано, что межгосударственные мирные договоры, как правило, предметами коллекционирования не являются... Вследствие чего эксперты лишены возможности определить рыночную цену российско-шведского мирного договора как коллекционного товара. договор оценивается поэтому не как таковой, а исходя из товарной стоимости аналогичных по возрасту и сохранности старинных пергаментов. В результате тявзинский мир оценили в 28 тыс. руб. Эта сумма и была вменена обвиняемым за его кражу.
Это все. ни о процессе, ни о его героях вспоминать нечего и скучно. и то и другое было вполне ординарным. не было излишне суровым и наказание. Человек, теряющий себя на
почве запоя, вызывает даже сочувствие... написал лишь о том, чем памятно осталось дело: прикосновением.
СУДЕБНЫЕ ДИАЛОГИ ...Адвокат Викторович, с которым мы сидим в бесконечном процессе, воспользовался перерывом и съездил по делу в баку. Вернувшись, он рассказал мне, что клиент по бакинскому делу, в котором должны были судить его сына, поделился с ним информацией, как складываются отношения с правосудием: — Вчера вечером пошел к судье домой. Говорю ему: «я у тебя ничего не прошу. Хочу только, чтобы ты рассмотрел дело совершенно объективно. и скажи мне, сколько это будет стоить?» Судья говорит: «я у тебя ничего не возьму и дело рассмотрю совершенно объективно. но надеюсь, что у тебя после этого будет совесть». Какой благородный человек, — восхищается бакинский клиент, — он полностью мне доверяет! Викторович тоже был растроган благородством судьи...