«КОЛОННА»
Так называли накоротке Механизированную колонну № 2, строившую линии высоковольтных электропередач на всём протяжении от Урала до Камчатки Советского Союза. Базировалась она в Троицке, куда я приехал, уволившись из Ракетного центра.
Уж очень меня тянуло увидать эти неведомые пути, испытать на себе эту работу.
— Ну да! — сказала моя мама!
— Ну да! — в тон сказала моя жена, — там же одни алкоголики работают, и ты с ними обязательно сопьёшься…
…Меня приняли в МК-2 на должность старшего инженера с невиданной по тому времени зарплатой.
Начал работать.
Мой первый день. Первая телеграмма: «После получки по‑темному запил Усть-Каменогорский участок. Работа остановлена. Нужна ваша помощь…».
Участок.
Никого нет. Меня встречает лишь Маша Кудрявина, килограммов на восемьдесят хозмастер.
— Что происходит, Машенька?
— Старая история, — отвечает она, не моргнув бровью. — Обострение хронической болезни после получки. Понажираются и шарются вокруг.
Рабочие действительно были пьяны в стельку. Одни лежали вповалку, там, где сразил их сон. Другие («чуть тёплые», как сказала Маша) ходили как приведения.
Петька (так звала мужа Маши Кудрявиной) долго возил меня по трассе в пустыне Южного Казахстана.
Ровные, лишённые растительности равнины перемежались с такими же голыми каменистыми холмами. Лишь равномерно и сильно дул унылый ветер. Он бросал в стекло с моей стороны снег и песок. Ни деревца, ни кустика — унылое волнистое однообразие, точно застывшая зыбь штормящего океана.
Промёрзли до сухости костей; казалось, что ветер выдул из нас души, и потому в большом мазаном доме так славно пилась водка и обильно заедалась огнедышащими пельменями.
Дом совсем немного возвышался над песчаной дюной, всё остальное уходило в грунт, и своими толстенными стенами, и узкими как бойницы окнами он походил на боевой дот. Тихо было в «доте». Только как мартен гудела печь, дышала жаром… Я сидел на крепком табурете, разомлев от еды и питья, и слушал нескончаемые Петькины рассказы. Вот, например, о том, как воспринимают алкоголь разные животные. Язык Петьки приведён полностью и точно. Без некоторых матюков.
Петух.
— Раз водкой петуха напоил… Вот настоящий мужик сделался! Идет, кричит, на всех бросается! Драку ему подавай! Вначале кур своих лупит, потом на людей кидается… Пнёшь его ногой, и он начинает пинаться. Подскакивает, сволочь, и всё норовит в башку мою клюнуть. До того осмелеет, зараза, на собаку набрасывается… А потом ничего, успокоится. Куры на насесте ночуют, а он под ними, на земле устроится. Утром обязательно проспит, проснётся, когда уже день на дворе, от хвоста до гребня огаженный курами…
Кошка.
— Кошку пробовал угостить… Чистый зверь делается. Сразу в морду бросается. Запрыгивает на стену, потом на потолок лезет. Зацепится одним когтём и качается. Орёт, будто сразу всеми ногтями по стеклу чиликают…
Гусь.
— Он очень гордый! Выпьет и не хочет стоять, немедленно на жопу садится. А однажды лошадь напоил. Открыл ей рот и… стакан ей «Столичной» хлоп. И готово. Не лошадь стала, а огонь! На месте не стоит, а танцует! А через полчаса она ноги еле тянет. Видно, с похмелюги…
Опять всё тот же Усть-Каеногорский участок. Начальником здесь Виталий Лукаш, здоровенный безграмотный мужик, который возмещает свою неграмотность и недостаток ума нахальством и развязанными манерами. Он ведет инструктаж по технике безопасности трактористу Малинину:
— Перво-наперво, Малинин, запомни: ты — дурак! Согласен со мной?
— Ну, да…
— Теперь выйди, покури.
Малинин вышел, а Лукаш продолжает:
— Даю задание трактористу Малинину. Езжай и раскатывай трос, но помни: через триста метров — обрыв и речка! Послал я его, а душа болит. Знаю: всё равно он свалится в реку… Бросил вдогонку машину и автобус, чтобы загородили ему дорогу у обрыва, а он, сволочь, обхитрил всех. Объехал обоих и свалился в реку!
Потом сменил ему профессию: посадил его на автокран.
— Видишь там вдалеке действующую линию электропередачи?
— Вижу, приблизительно, понял…
— Дальше, подъедешь к ней, опустишь стрелу и аккуратно проезжай. Но, чё я вижу дальше? Подъезжает мой Малинин к линии, ещё на полную железку задирает стрелу и едет, как ни в чём не бывало, напролом ползёт, паразит малахольный! Чё дальше? Дальше — взрыв, короткое замыкание, Малинин, этот сукин кот, вываливается из кабины и ползет ко мне, оглушенный разрядом тока. Ну как с такими построишь новую ЛЭП, если он, сволочь, старую порушил?
* * * * *
На большом шумном собрании, где много курили, матерились и спорили, где обсуждали извечную проблему нехватки запасных частей и качество ремонта техники, слово попросил главный механик колонны маленький толстый (по кличке («Что в длину, что в ширину») Иван Жуков.
Выпил на трибуне стакан из графина, подозрительно понюхал стакан и изрёк под дружеские аплодисменты:
— Шоферы наши не умеют работать!
— Почему, Иван Яковлевич? — кто‑то осторожно вякнул из зала.
— Да потому что они стуку не слышат в их моторе!
Подытожил выступление начальник колонны Леонид Григорьевич Ёлкин:
— Кто наших людей не понял, тот не дорос ещё до нашей работы, тот не знает наших людей, и тот пусть не работает! У нас приживаются люди трудолюбивые, пусть пьяницы… А лодырь у нас не приживётся!
* * * * *
9 мая 1975 года.
На автобусной остановке людно. Сухонькая шустрая старушка суетится вокруг мужа-фронтовика. Он навеселе и всё время пытается безуспешно запеть. Каждый раз молодцевато сдвигает набекрень потёртую армейскую фуражку и для зачина громко крякает:
— Шумел сурово Брянский лес…
Каждый раз старушка поправляет потёртый китель на худых мужниных плечиках и строго смотрит на него ясными молодыми глазами.
— Слухай, тебе же на торжественское заседание идти в Мехколонн, а он, вона, шуметь надо!
Старик сконфуженно замолкает, а потом оправдывается:
— Так мы ж, Катерина Ивановна, внука в Красную Армию проводили — отдать Родине долг!
Подходит запоздавший автобус. На остановке возникает толчея, Катерина Ивановна теряет мужа, но первой занимает место:
— Отец! Я сяла!
В автобусе смеются, а на улице на старом кителе побрякивают медали и простенький тенорок выводит:
— И сосны слышали окрест, как шли на битву партизаны…
* * * * *
Миша Гапсатаров (монтажник, болтун и вдохновенный враль). Сидит на скамейке, а вокруг собрались любители его послушать).
— Еду я как‑то в 1948 году поездом Москва-Воркута.
— Да ты что! — кто‑то перебивает его. — Эту дорогу совсем недавно построили!
— Это только ты недавно узнал, — нимало не смущаясь, говорит Миша. — Все остальные уже тогда ездили по железной дороге до Воркуты. Впрочем, неудивительно, — снисходительно поддерживает сконфуженного собеседника. — Тогда мало кто знал о стратегической линии особого назначения. Так вот, — продолжает он. — Вышел я в тамбур подымить на свежем воздухе. Слышу, гудит. Прислушался: паровоз тянет нормально — держит пар. Колёса стучат, вагоны покачиваются на стыках — полный порядок! Но всё равно смута какая‑то на душе. Смотрю в тундру. А тундра что? Снега да снега. Не тундра, а сплошное одиночество. И чего ей гудеть? С тоски разве? Ну, думаю, пусть гудит, раз ей надо. Опять дымком затянулся, глянул так ненароком в небо и… ах ты мой!
Слушатели перевели дыхание. Миша замолчал ровно на столько, чтобы раскурить сигарету. Он томительно долго шарил по карманам, а когда кто‑то из утомлённых, разгоряченных паузой слушателей щёлкнул зажигалкой, и Миша снова выдохнул основательный клуб дыма, рассказ был продолжен:
— «Юнкерсы»! Да, да! Тьма «Юнкерсов»! Что тут началось! Взрывы! Огонь! Осколки по вагонам хлещут!
— Но ведь война закончилась в 45‑ом? — неуверенно сказал кто‑то.
— Да, в 45‑ом! Но бомбежки продолжались, пока в 48‑ом мы не нашли под Воркутой их засекреченный аэродром…
Анатолий Столяров,
член Союза писателей России