Дорога не любит покоя
Владимир Денисов
Родился в 1953 году в Свердловске. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Пуб-ликовался в центральных и республиканских изданиях. Автор поэтических сборников, изданных в Свердловске, Москве, Южно-Сахалинске, Уфе. Лауреат литературных премий им. Ф. Карима и Ст. Злобина. Член Союза писателей СССР, РФ и РБ.
* * *
Не повторятся наши лица:
Деревья, тучи и вода –
Всё в этом мире повторится,
А наши лица – никогда.
И вот мотаюсь я по свету
Глотая сигаретный дым,
Чтобы потом, последним летом,
Себя представить молодым,
Чтобы сказать:
Я помню лица
Всех тех, с кем счастлив был я жить,
И тех, кто вдруг остановился
И дал мне спичек –
Прикурить…
* * *
В борениях рая и ада,
Какие бушуют в груди,
Мужчине немногое надо –
Дорогу и цель впереди.
И женщине надо немного,
По сути – всего ничего:
Чтоб к ней повернула дорога,
Какая качает его.
А эти безумные речи
И блеск удивительных глаз –
Всё то, что случится при встрече,
Пусть тайною будет для нас…
* * *
От цыганской бродячей юдоли
Уходил в одомашненный круг,
Но дорога скитанья и воли
Заполняла пространство вокруг.
Я глотал одинокую водку
На Урале за совесть и страх,
Конским потом пропахшую плётку
Я сушил на кубанских ветрах.
И прошёл за отца и за сына
От мордовских лесов до Курил,
В невозможных снегах Сахалина
Безнадёжную тропку торил!
Был прописан в Москве и Свердловске,
А точнее – в огромной стране,
И великих времён отголоски
До сих пор не утихнут во мне.
А теперь в ожиданье заката
Как обычно – себе на беду,
По башкирской тропе Салавата
С пугачёвскою думой иду.
Жаль, что время не то, не такое,
Время пешек под чуждой рукой…
Но дорога не любит покоя
И дорогу не терпит покой.
Мимо, мимо колёса и ноги.
И чужие, и даже родня…
Вот он я! Я живу на дороге,
Заходите проведать меня.
К Башкирии
Я тебе говорю о любви,
Пять веков мы соседи и сваты…
Мне малы малахаи твои
И бешметы твои узковаты.
Мне неясен твой древний язык,
Если это имеет значенье,
Но по нраву к свободе призыв
И наивная жажда кочевья.
Я и сам – на цыганской крови,
На восточной, обугленной коже…
Я тебе говорю о любви,
Потому что мы глазом похожи!
Потому что мы греем в горсти
Слабый отзвук забытого пенья…
А за то, что я русский – прости,
Не впервой мне хула да терпенье…
Нас делили Христос и Аллах,
Но роднили марксизм и свобода,
Да разгул в пугачёвских делах,
Да беда 41-го года.
Потому я тебе о любви
И о дружбе сплетаю рулады…
Пусть живут Пугачёвы мои
И бунтуют твои Салаваты!
* * *
Я видел Ленина в гробу –
Он лыс, как птица марабу...
Но по прошествии времён
Всё так же дерзок
И умён,
Поскольку вся царёва рать
Не может Ленина убрать
Ни с Красной площади, ни с той,
Что кличут главной городской,
Ни из души, ни из умов,
Ни из бараков и домов,
Ни со знамён, что с бахромой,
Ни из Истории самой…
* * *
Бродяга-пёс, костяшек груда,
Из тех, что голодны всегда,
Что возникают ниоткуда
И исчезают в никуда.
А я сказал ему:
– Здорово!
Какой ни есть, а младший брат... –
А я купил ему в столовой
Дешёвый полуфабрикат.
И мы с ним бегали по лужам,
Рыхлили рыжую листву...
Как важно быть на свете нужным
Хотя б такому существу!
* * *
Стучат соседние века
В пустую душу человека…
Растёкся Пушкин, как река,
В стихах Серебряного века.
С тех пор поэзия нища:
То тела нет, то духа мало.
Душа страдает, путь ища
Во тьме вселенского кошмара.
Она рубцовскою строкой
Сквозь мутный символ Кузнецова
У мира просит: успокой
Недоклассическое слово.
Верни ему живую плоть,
Вложи в него холодный разум,
Чтобы всевидящий Господь
Нам подмигнул весёлым глазом.
Чтоб не устал он мир любить,
В каком страдают человечки,
Чтоб смог кого-то
Наградить
Слепым свинцом у Чёрной речки…
Ворон
В тихом омуте, в тёмной заводи
Черти водятся, рыбы плещутся.
Бродят шорохи, тают запахи,
Шевелят кусты злые лешие.
Уколю плечо хвойной веткою,
О грудную клеть сердце стукнется.
Ворон пепельный, птица ветхая,
Что ещё в моей жизни сбудется?
Жил ты триста лет,
говорит молва,
Видел слёз людских реки студные...
Где растёт, скажи, разумень-трава –
Я понять хочу недоступное.
Как мне жить, как быть,
как людей любить,
Как мне песни петь
вровень с правдою?
Улетит душа да в неумный быт,
Прилетит душа – чем обрадует?
Не таился я у больших дорог,
В креслах важных я и не сиживал...
Просто жил, как мог,
и любил, как мог,
Да синиц ловил пуха сизого.
Но летели вдаль журавли, трубя,
И будили мысль неотступную:
Где растёт, скажи, одолень-трава, –
Я поймать хочу недоступное…
Ворон выслушал, слово выронил
И исчез вдали, глазом лупая.
Крылья погнуты, перья вырваны,
Что с него возьмёшь – птица глупая.
Мимо омута, мимо заводи
Ухожу я прочь с думой трепетной.
И звучит в ушах: «А не знамо, где!»
И летит в глазах ворон пепельный...
Волчица
Я – волчица собачьей породы,
Не боюсь ни ружья, ни огня.
У колёс человечьей подводы
Мои дети сосали меня.
Но пришли
Те, кого и не звали,
Но пришли – и разрушили дом,
Но пришли – и щенят растоптали,
И – хозяину
Горло
Ножом...
Пять ночей я щенят хоронила,
Но, как только последний затих,
Я протяжно, по-волчьи, завыла
И ушла от селений людских.
И однажды, на волчьем рассвете,
Я двуногих двоих
Нагнала.
Где лежат мои первые дети,
Там остались и эти тела.
Там остались собачьи повадки,
Песий брех и щенячий восторг...
К волчьей стае в далёком распадке
На закате привёл меня волк.
И по вызову пролитой крови,
И по дикому зову своей
Волчьей стае глаза я открою
На слепые затеи людей.
Здесь, в норе у меня, копошатся
Восемь серых собаковолчат.
Научу их флажков не бояться
И ружье от хлыста отличать.
Покажу малышам неумелым,
Как на горло бросаются влёт...
И не важно, кто выстрелит первым,
Важно то, что он первым умрёт.
Где под звёздами стелется стланик,
Где угрюмая воля живёт,
Глухо воет мой серый избранник,
Поджимая поджарый живот.
Скоро снова начнётся охота,
Но уже и сейчас он готов
Оборвать человеческий хохот
Парой жёлтых и крепких клыков.
Ну а если не будет возврата
С той тропы, что костями мостят, –
То в норе подрастают волчата,
И они за него отомстят.
Ураганом прокатятся серым,
Чтобы резать двуногих, как скот,
И не важно, кто выстрелит первым,
Важно то, что он первым умрёт…
* * *
Когда со злом иль от бессилья
Безверный шабаш бытия
Мне говорит: «Умрёт Россия!»
Я говорю – сначала я...
И видится одна картина,
Святая, будто образа:
Застыла мать у гроба сына,
Сухие умерли глаза.
И – никого на белом свете:
Она и он – наедине.
И одинаково соседи
Молчат в библейской тишине.
У поля брани злая воля,
Седа во поле лебеда:
Остатний сын – такая доля –
Ушёл за первым навсегда.
Он не подвержен укоризне,
Но как с бедой ужиться ей?
Нет ничего страшнее в жизни,
Чем пережить своих детей.
И с этой мыслью безыскусной
Мне горечь в сердце не избыть.
Когда умрёт последний русский –
Ещё Россия будет жить.
Хотя бы сном в волнах эфира,
Хотя бы дождичком в четверг…
Единственным спасеньем мира,
Какое сдуру он отверг.
* * *
Для каждой значимой страны
Не чуждой смеха и рыданий,
Не удовольствия важны –
Важно отсутствие страданий.
* * *
...И Бог спросил:
– Любил людей
В мороз и в зной,
В слабе и в силе?
– Любил, конечно, не злодей.
Но всё ж меня
Сильней любили...
– А мир познал? – промолвил Бог,
Садясь на облако устало.
– Познал, конечно. Сколько мог.
Да только кажется, что мало...
– Ну что ж, тогда иди, живи,
Дели с любым обед и ужин.
Учись у Мира и Любви, –
Ты мне пока ещё не нужен...