Ефим Курганов. "«Хамелеон» Чехова и исторический анекдот"
«ХАМЕЛЕОН» ЧЕХОВА И ИСТОРИЧЕСКИЙ АНЕКДОТ
Антон Павлович Чехов вышел из анекдота; точнее говоря, из анекдота вышел Антоша Чехонте. Это очевидно, и не требует никаких доказательств. И конечно, это бытовой анекдот, который лег в основание поэтики молодого Чехова. Все так. Но на самом деле ситуация гораздо сложнее и интереснее. На самом деле, Чехов не просто создавал свои рассказы и юморески, широко и глубоко черпая из резервуара городского фольклора. Как я сейчас постараюсь показать, он обращался еще и к исторического анекдоту, а это совсем другая форма жанра, имеющая чисто книжные источники.
Возьмем рассказ «Хамелеон», а это ведь одна из вершин чеховской юмористики: «Через базарную площадь идет полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, до верху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина… На площади ни души… Открытые двери лавок и кабаков глядят на свет божий уныло, как голодные пасти; около них нет даже нищих. – Так ты кусаться, окаянная? — слышит вдруг Очумелов. – Ребята, не пущай ее! Нынче не велено кусаться! Держи! А…а! - Слышен собачий визг. Очумелов глядит в сторону и видит: из дровяного склада купца Пичугина, прыгая на трех ногах и оглядываясь, бежит собака. За ней гонится человек в ситцевой крахмальной рубахе и расстегнутой жилетке. Он бежит за ней и, подавшись туловищем вперед, падает на землю и хватает собаку за задние лапы. Слышен вторично собачий визг и крик: «Не пущай!» Из лавок высовываются сонные физиономии, и скоро около дровяного склада, словно из земли выросши, собирается толпа. –Никак беспорядок, ваше благородие! – говорит городовой. Очумелов делает полуоборот налево и шагает к сборищу.
Около самых ворот склада, видит он, стоит вышеописанный человек в расстегнутой жилетке и, подняв вверх правую руку, показывает толпе окровавленный палец. На полупьяном лице его как бы написано: «Ужо я сорву с тебя, шельма!», да и самый палец имеет вид знамения победы. В этом человеке Очумелов узнает золотых дел мастера Хрюкина. В центре толпы, растопырив передние ноги и дрожа всем телом, сидит на земле сам виновник скандала – белый борзой щенок с острой мордой и желтым пятном на спине. В слезящихся глазах его выражение тоски и ужаса. –По какому это случаю тут? – спрашивает Очумелов, врезываясь в толпу. -- Почему тут? Это ты зачем палец?.. Кто кричал? -- Иду я, ваше благородие, никого не трогаю… -- начинает Хрюкин, кашляя в кулак. –Насчет дров с Митрий Митричем, и вдруг эта подлая ни с того ни с сего за палец… Вы меня извините, я человек, который работающий… Работа у меня мелкая. Пущай мне заплатят, потому – я этим пальцем, может, неделю не пошевельну…. Этого, ваше благородие, и в законе нет, чтоб от твари терпеть… Ежели каждый будет кусаться, то лучше и не жить на свете… -- Гм!.. Хорошо… -- говорит Очумелов строго, кашляя и шевеля бровями.
– Хорошо… чья собака? Я этого так не оставлю. Я покажу вам, как собак распускать! Пора обратить внимание на подобных господ, не желающих подчиняться постановлениям! постановлениям! Как оштрафуют его, мерзавца, так он узнает у меня, что значит собака и прочий бродячий скот! Я ему покажу Кузькину мать!.. Елдырин, -- обращается надзиратель к городовому, -- узнай, чья это собака, и составляй протокол! А собаку истребить надо. Не медля! Она наверное бешеная… Чья это собака, спрашиваю? --Это, кажись, генерала Жигалова! – говорит кто-то из толпы. –Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто… Ужас, как жарко! Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? – обращается Очумелов к Хрюкину. – Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб соврать. Ты ведь… известный народ! Знаю вас, чертей!..» и т.д. (А.П.Чехов. Собр. Соч. В 12 т. М., 1954, т. 2, с. 382-384).
Эта знаменитая юмореска явилась результатом обращения Чехова к мемуарам С.П. Жихарева «Записки современника». Они печатались частями в журнале «Москвитянин» в 1853-1854-м годах. А в 1859 году вышло отдельное издание первой части «Записок современника». Там приведен анекдот Льве Александровиче Нарышкине, знаменитом краснобае и рассказчике екатерининского времени. Более того, этот Нарышкин был одним из ближайших людей в окружении самой императрицы Екатерины Второй, ее любимым шутом. Императрица оставила в своих мемуарах такую зарисовку: «Это был человек самый странный, какого либо я знала. Никто не заставлял меня так смеяться, как он. Это был шут до мозга костей, и если бы он не родился богатым, то мог бы жить и наживать своим необыкновенным комическим талантом. Он был вовсе не глуп, многому наслышался, но все слышанное чрезвычайно оригинально располагалось в голове его. Он мог распространяться в рассуждениях обо всякой науке и обо всяком искусстве, как ему вздумается, употреблял технические термины, говорил непрерывно четверть часа и более, но ни он сам, ничего слушатели не понимали ни слова в его речи, хотя она текла, как по маслу и обыкновенно это оканчивалось тем, что все общество разражалось смехом. .. Он также бывал неподражаем, когда, когда принимался говорить о политике; самые серьезные люди не могли удержаться от смеху» (Записки императрицы Екатерины Второй. СПб., 1900, с. 109-110).
Вот один из анекдотов Л.А. Нарышкина, который был зафиксирован С.П. Жихаревым, а впоследствии привлек внимание Чехова и лег в основу рассказа «Хамелеон»: «Однажды императрица Екатерина, во время вечерней Эрмитажной беседы, с удовольствием стала рассказывать о том беспристрастии, которое заметила она в чиновниках столичного управления и что, кажется, изданием «Городового положения» и «Устава благочиния» она достигла уже того, что знатные с простолюдинами совершенно уравнены в обязанностях своих пред городским начальством. –Ну вряд ли, матушка, это так, -- отвечал Нарышкин. –Я же говорю тебе, Лев Александрович, что так, -- возразила императрица, -- и если б люди твои и даже ты сам сделали какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет. – А вот завтра увидим, матушка, -- сказал Нарышкин, -- я завтра же вечером тебе донесу. --- И в самом деле, на другой день, чем свет, надевает он богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накидывает старый, изношенный сюртучишко одного из истопников, и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправляется пешком на площадь, на которой в то время под навесами продавали всякую живность.
– Господин честной купец, -- обратился он к первому попавшемуся ему курятнику, -- а по чему продавать цыплят изволишь? --Живых – по рублю, а битых -- по полтине пару, -- грубо отвечал торгаш, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина. -- Ну так, голубчик, убей же мне парочку две живых-то. -- Курятник тотчас же принялся за дело: цыплят перерезал, ощипал, завернул в бумагу и положил в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами. –А разве, барин, с тебя рубль следует? Надобно два. – А за что ж, голубчик? -- Как за что? За две пары живых цыплят. Ведь я говорил тебе: живые по рублю. –Хорошо, душенька, но ведь я беру не живых, так за что изволишь требовать с меня лишнее? --Да ведь они были живые. –Да и те, которых продаешь ты по полтине за пару, были также живые, ну я и плачу тебе по твоей же цене за битых. –Ах ты, калатырник, -- взбесившись, завопил торгаш, -- ах ты, шишмонник этакий! Давай по рублю, не то вот господин полицейский разберет нас! --А что у вас за шум? – спросил тут же расхаживающий, для порядка, полицейский. –Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас, -- смиренно отвечает Нарышкин, -- господин купец продает цыплят живых по рублю, а битых по полтине пару; так, чтобы мне, бедному человеку, не платить лишнего, я велел перебить их и отдаю ему по полтине.
- Полицейский вступился за купца и начал тормошить его (Нарышкина – Е.К.), уверяя, что купец прав, что цыплята точно живые и потому должен он заплатить по рублю, а если не заплатит, так он отведет его в сибирку. Нарышкин откланивался, просил милостивого рассуждения, но решение было неизменно: «Давай еще рубль или в сибирку». Вот тут Лев Александрович, как будто ненарочно, расстегнул сюртук и явился во всем блеске своих почестей, а полицейский в ту же минуту вскинулся на курятника: -- Ах ты,мошенник! Сам же говорил, живые по рублю, битые по полтине и требуешь за битых как за живых!-- Разумеется, Нарышкин заплатил курятнику вчетверо и, поблагодарив полицейского за справедливое решение, отправился домой, а вечером в Эрмитаже рассказал императрице происшествие, пришучивая и представляя в лицах себя, торгаша и полицейского» (С.П. Жихарев. Записки современника. М.-Л., 1955, с. 149-151).
Этот анекдот, надо полагать, чрезвычайно изумил и вместе позабавил всех собравшихся для «вечерней эрмитажной беседы». Однако случай, блистательно разыгранный в лицах Л.А.Нарышкиным, должен был не только развеселить и развлечь августейшую слушательницу и ее ближайшее окружение , но и преподнести им истины малоприятные, которые, может быть, императрица в глубине души и сознавала, но старалась не подать виду. Екатерина Великая ведь, по сути, даже и не пыталась что-то по существу менять в российской империи. Европеизм, просвещенность, преобразования, введение парламентской системы – все это для нее было лишь маскарадом, игрой, рассчитанной на умных циников, наивных фантазеров и просто доверчивых подданных. Не то, чтобы императрица не относилась всерьез к делу Петра, -- нет,просто она, видимо, понимала, что попытка структурных перемен может оказаться шагом в бездну, а ей в первую очередь нужен был прочный трон. Значит, оставалось представляться, играть в цивилизационную работу.
Приведенный анекдот как раз и основан на дерзком, беспощадном и вместе остроумном обнажении социального неравенства, стыдливо прикрытого фиговыми листками указов и реформ Екатерины Второй. Причем, общее развертывание сюжета идет по линии динамичного, последовательного, неуклонного раскрытия «голой правды». Сначала маскировка, а затем дешифровка Л.А.Нарышкиным своего высокого социального положения каждый раз радикальнейшим образом меняют взаимоотношения между участниками происходящего, обнажая то обстоятельство, что рабская покорность низшего перед высшим изнутри определяют характер действительности.
Совершенно очевидно, что именно оголение, раздевание мира от лживых условностей, собственно и составляет нерв нарышкинского анекдота. Именно поэтому он как раз и привлек внимание Антона Чехова.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky