Бухта Ванино
«Никому не заповедал Он поступать нечестиво и никому не дал позволения грешить» (Сир. 15:20)
В середине декабря 1947 г. я прибыл в Хабаровск. К пункту своего назначения шагал в лаптях через весь город. Меня зачислили на работу в лагерную санчасть. Как-то бывший на врачебной пятиминутке начальник санитарного отдела лагеря — Михаил Васильевич— обратился ко мне с просьбой кратко рассказать, почему атомная бомба обладает такой разрушительной силою.
Имея общее представление о структуре атома, я постарался в десяток минут сообщить, как при распаде трансурановых элементов образуется цепная реакция, при которой высвобождается скованная с мироздания атомная энергия, а это и сопровождается взрывом необычайной силы. С этого времени ко мне стали относиться с уважением все, а особенно чутко Александр Васильевич (бухгалтер) и Анна Васильевна (фельдшерица, далее— Анна).
Последняя помогла мне наладить почтовую связь с В.А. Так, она из Москвы получала письма и, минуя цензуру, передавала их мне примерно в течение полугода. В прошлом Анна — воспитательница детдома; ее молодость — легкомысленная и разгульная. Теперь она выглядела вполне степенной; окончив фельдшерскую школу, вышла замуж за пожилого человека высокого чина, и потому никого не боится и над всеми только подсмеивается.
Однажды я попросил Анну сходить в церковь, поставить свечку свт. Николаю и подать записочку. Она согласилась; побывала в храме, принесла просфорочку и, заинтересовавшись христианством, стала меня расспрашивать о Христе, Его учении, о церкви и жизни христианской.
У меня было маленькое Евангелие от Иоанна (американского издания), которое я читал обычно на дежурствах по лазарету. Сдав свое дежурство, я забыл как-то его в выдвижном ящике стола в ординаторской и ушел спать. Часа через два спохватился — нет Евангелия— пришел в ординаторскую (благо, там никого не было), взял его и удалился к себе…
Но кто-то из врачей, по-видимому, все же видел Евангелие и стукнул… Прошло два дня, и в помещение, где мы отдыхали с Александром Васильевичем, нагрянули надзиратели. Славу Богу, ничего не нашли.… А вслед за ними в наш корпус пришел главный оперативник лагеря со всеми другими чинами в сопровождении.
Подошел ко мне, и грубо: «Ишь, «уважаемый всеми», как окопался тут!»… И подает команду какому-то подчиненному чину: «Отправить его в Ванино! Да, и немедленно!». Ушли. На другой день за мной пришли лагерные надзиратели. По команде «собираться с вещами» я стал собирать свой чемоданчик и портфель.
Бывшая здесь же, в корпусе, Анна прибежала, засуетилась, сахар кусочками сует мне в портфель и незаметно в руку сторублевку дала. Перед самым выходом из корпуса, когда надзиратели закуривали в коридоре, подскочила, поцеловала меня, и меня увели в пересылочную тюрьму.
Вскоре меня этапировали в бухту Ванино, где я оставался в лагере до конца своего первого восьмилетнего срока. Меня освободили из лагеря, но оставили здесь же, в Ванино, до особого распоряжения. Тогда-то я и проявил такую низость, какая до сих пор не оставляет в покое мою совесть. В письме к Анне Васильевне (в Хабаровск) я сообщал о своем освобождении.
И резкими словами осуждал ее плотскую нечистоплотность. Пренебрегая, таким образом, словами Христовыми, обращенными к приведшим к Нему жену-прелюбодейку: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин. 8:7). Написал я, и был очень доволен собою.
Лично не запачканный плотской грязью, которой испачкана вся жизнь Анны, я, так думалось мне тогда, вправе был преподать ей нравственный урок, обличая ее в безнравственности. «Неизвинителен ты, всякий человек, судящий другого; ибо тем же судом, каким судишь другого, осуждаешь себя, потому что, судя другого, делаешь то же» (Рим. 2:1); «Ибо, каким судом судите, таким будете судимы» (Мф. 7:2).
С этого самого времени — за грех осуждения по плоти живущей Анны — Господь попустил мне самому испытать умозрительное падение в мерзкую срамоту похоти. Известно, что особенно сильное проявление имеет плотская жизнь в чреве человека; тут седалище плотского человека…
При покое, просторе, услаждении плоти она оживает со всеми своими страстями и наклонностями, а при тесноте, озлоблении, томлении— умерщвляется со всеми страстями… Несомненно, худо душевное состояние того человека, который не подвергается душевным скорбям или телесным болезням, особенно при обилии благ земных; сердце его неприметным образом плодит из себя все виды грехов и страстей и подвергает его духовной смерти.
«Я сам чувствую, — читаем у прп. Иоанна Кронштадтского,— что когда я здоров, совершенно не утруждаю и не изнуряю себя трудами, я умираю тогда духом, тогда нет во мне Царствия Божия, тогда обладает мною плоть моя и с плотью диавол… Я делаюсь величайшим врагом самому себе, когда я удовлетворяю своей плоти излишне».
Потому же и всякий, вполне здоровый человек, живущий в спокойной обстановке, хорошо питающийся, вдоволь спящий и не обременяющий свое тело тяжким трудом, практически не в состоянии вести строгую духовную жизнь, да и чистоты не может иметь в мыслях своих.
«Ты думаешь, — говорил отец Алексей диакону о. Владимиру, — у меня нет помыслов и искушений? И у меня они есть, но они не владеют мною, потому что я все время занят: или молюсь, или принимаю народ, или служу. Так и ты будь все время в кипении, в работе, и будешь свободен от дурных мыслей»
Обстоятельства того времени мне благоприятствовали. Я имел хороший заработок, вел спокойную, сытую жизнь. И хотя идеалом моим всегда было благочестие духовной жизни (молился я повседневно и повседневно же читал имеющееся Евангелие от Иоанна), но… неприметно для себя, притупил стремление к духовному, став к нему как-то равнодушным.
Так, опытом личной жизни я убеждался в справедливости сказанного свт. Василием Великим: «Природа изнемогает и не может переносить бремени здоровья… а множество телесной силы служит препятствием к спасению духа». В Ванино мне пришлось переживать страшную плотскую брань.
Господи! «Не дай уклониться сердцу моему к словам лукавым для извинения дел греховных вместе с людьми, делающими беззаконие» (Пс. 140:4). И потому, какие бы живые картины гнусностей я не видывал в прошлом, не следует, ссылаясь на них, извинять себя и искать снисхождения в настоящем моем падении.
Ни всегдашние блудники, ни супруги, регулярно живущие плотской жизнью, не знают, как правило, сильных приступов похотливых искушений, поскольку их половая страсть всегда удовлетворяется. Плотские искушения допекают жизнь тех людей, которые отстраняются от половых связей с лицами другого пола — либо добровольно (вследствие обета или убеждения), либо вынужденно (пребывание в тюрьме или в пространственной удаленности).
Таковым приходится вести борьбу с приступами похотливых искушений и переживать неудовлетворенность плотских запросов, присущих человеческому организму. Вот какую мерзость внутренне представлял я, под покровом моей внешней благопристойности! Горе мне! Ибо меня обличают грозные слова Христовы, некогда обращенные к лицемерам: «Горе… что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а в внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты» (Мф. 23:27).
В таком вот бедственном для моей души состоянии и посетил меня всегда благодеющий Господь, Промысл Божий поставил меня в изменившиеся к худшему внешние обстоятельства жизни. Меня отправили в Абан. Так что я стал нуждаться в самом необходимом и избавился от плотоугодия.
Словно очнувшись от одуряющей мании плотских страстей, я по-настоящему обратился к Богу о прощении моего грехопадения, о помощи и спасении. Господь не оставил меня, и я опять стал пребывать в Его благоволении. Весь абанский период моей жизни отмечается усиленной молитвой, воздержанием и вообще духовным созреванием для… последующей каторги в Омске.
К тому времени я уже осознал и свой грех по отношению к Анне (обвинение ее в блуде) и грех моего умозрительного падения в срамоту плотской похоти, и потому раскаивался в этих грехах. Господи! Помилуй рабу Твою Анну и прости грехи ее. Услышины, Боже; услышины, Владыко; услышины, Святый.
Воспоминания: первые сорок лет моей жизни — протоиерей Михаил Труханов