Константин Бабицкий на суде 1968 года: "Ну, я считаю это непорядочным"
Участник «демонстрации семерых» — акта протеста на Красной площади в Москве против вторжения советских войск в Чехословакию (25.08.1968). Был арестован вместе с другими участниками демонстрации. В октябре 1968 года признан Мосгорсудом виновным в «клевете на советский строй» и «групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок», приговорен к 3 годам ссылки, которую отбывал в Коми АССР. После освобождения был полностью лишён возможности работать по специальности. Некоторое время работал плотником и разнорабочим в посёлке Щелыково Костромской области; занимался также переводами румынской поэзии. В 1990 году был удостоен почётного гражданства города Праги.
Ниже приведен фрагмент из книги Ларисы Богораз (1929-2004) "Сны памяти" - о поведении Константина Бабицкого на суде 1968 года: "О нашей демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади Наташа Горбаневская написала и составила книгу «Полдень», так что я об этом рассказывать не буду. В книге приведена и запись нашего процесса – по-моему, очень точная и полная. К ней я могу добавить только несколько слов – свои впечатления и несколько эпизодов во время суда, не имеющих отношения к самому процессу. Наш суд был очень красивый, то есть совершенный, как будто поставлен по сценарию, для кино. Но не по тому сценарию, который составили власти, а по нашему, хотя мы его не сочиняли.
Нас, подсудимых, было пятеро совершенно разных людей: очень молодой, красивый, с поэтической внешностью Вадим Делоне; крупный, фигурой напоминающий Пьера Безухова, аристократически вальяжный Павел Литвинов; энергичный, живой, мужественный Володя Дремлюга; тонкий, интеллигентный Костя Бабицкий; и я – одна среди них женщина. Мы с Костей – самые старшие, обоим было тогда по 39 лет. Держались мы все по-разному, говорили разно, не пытаясь повторить друг друга, друг другу подыграть. Каждый из нас был самим собой – ну, немножко лучше чем есть, чем обычно, но то и естественно, момент был необычный, возвышающий. Около скамьи подсудимых, как почетный караул, стояли охранники.
А перед скамьей подсудимых сидели четыре адвоката (я отказалась от защитника): Дина Исааковна Каминская, маленькая, подвижная, с яркими глазами; полная, широ колицая, с необычайно выразительным лицом Софья Васильевна Калистратова; фигурой и повадками похожий на своего подзащитного Дремлюгу адвокат Монахов; и несколько чопорный, напряженный защитник Бабицкого Поздеев. В зале среди все тех же мордатых мальчиков и знакомых нам с Павлом в лицо топтунов находились наши родственники. Из нас пятерых только Володя Дремлюга был одинок в Москве, зато у Литвинова и Бабицкого набиралось родни по целому клану: мать, отец, сестра, муж сестры Литвинова, старенькая бабушка, представительный тесть – Лев Зиновьевич Копелев, само собой, жена; мать и сестра Кости Бабицкого, а за его женой Таней потянулся многочисленный клан Великановых; да родные Делоне, да мои родители и сын...
Должно быть, у коменданта суда голова пошла кругом, он не мог разобрать, кто тут кто, где чья мать, кого он обязан про пустить, а кого, наоборот, ни в коем случае. На одно из заседаний, назвавшись моей сестрой (впрочем, я и в дело ее вписала как сестру), проникла моя подруга Люда Алексеева; на другом я с изумлением узнала в публике моего давнего приятеля – оказывается, он тоже мне брат. Словом, было ощущение (у меня, во всяком случае), что «нас» много. И на улице у суда стояла толпа, мы не видели, но знали, чувствовали присутствие друзей – хотя бы по тому, с какими предосторожностями нас везли в воронках, как охраняли дюжие молодцы (в каждом лестничном пролете стояли, растопырясь, загородив окно, в позе штурмовиков).
И вся разность, пестрота, непохожесть отчетливо противостояла сплоченной одинаковости государственного монолита: судья Лубенцова представляла государство; и бесцветные, бессловесные два заседателя представляли государство; и тупой, как и все его коллеги, прокурор представлял государство; и топтуны под видом публики, и соглядатаи на улице, и мальчики-штурмовики на подоконниках – все это было одно лицо: государство. Но у судьи Лубенцовой, я видела, белели косточки на кистях рук, когда она сжимала их в кулаки от злости: похоже, Лубенцова-женщина (а не судья) хотела бы вздернуть нас, а не задавать нам дурацкие вопросы.
Во время перерывов публику выгоняли из зала, а нам, подсудимым, разрешалось по очереди выйти в уборную (под конвоем), по очереди покурить здесь же, в зале, поговорить со своими адвокатами. Нечаянно я слышала разговор Поздеева с Бабицким:
– Константин Иосифович, Горбаневская освобождена от судебной ответственности. Так что вы спокойно можете сказать, что плакат, который вы держали, принесла она.
– Нет, я этого не скажу.
– Но она сама это говорит!
– Это ее дело. А я не скажу.
– Ну, хорошо. Я вас сам спрошу об этом. На мой вопрос, вашего защитника, вы ответите?
– Нет, я не могу.
– Константин Иосифович, вы мне затрудняете защиту.
– Простите. Но я не могу отвечать на такой вопрос.
– Но почему, почему? Ей же ничего не будет.
– Ну, я считаю это непорядочным, – с заминкой нехотя говорит Костя.
Вы можете подписаться на мой телеграм-канал: https://t.me/podosokorsky