Дмитрий Быков // «Новая газета», №132, 22 ноября 2021 года
Сенатское
Два сенатора — Вислон и Коэн — то ли радуясь, то ли грустя, утверждают, что наш недостоин избираться три года спустя. То ль не нравится наша казна им, то ль пугает военный парад, но они говорят: «Не признаем. Не признаем его»,— говорят.
Два сенатора, Коэн и Вислон! Вам-то, зайцам, не всё ли равно? В вашем обществе, кислом и вислом, не считают последствий давно. Рук до вас дотянуться не хватит, ваш Сенат не подавят огнём, вам он, гордым, ничем не отплатит, а вот мы, либералы, хлебнём. Белоснежность его загрязняет это ваше пиндосское shit. Нас в ответ он людьми не признает, прав на хлеб и на воздух лишит,— вас, конечно, мольбою не тронешь, вам плевать на стихи из Москвы, но разбомблен-то будет Воронеж. Он в заложниках будет, не вы. Я за будущность вашу спокоен, вам не светит карьера зэка,— придержать бы вам, Вислон и Коэн, два болтливых своих языка!
Вы и Байден, ваш дряхлый хозяин, позабылись средь прав и свобод. Ну подумаешь — «Мы не признаем»? А кого это, в общем, скребёт? Я — поэт, окружённый потомством, щедро издан, попал и на холст,— не хочу признавать себя толстым. Да не так уж я, в общем, и толст. Или Трамп, со своим пьедесталом провалившийся прямо в астрал,— не хотел признавать, что про…ал он, и считает, что Байден про…ал. Для церковников стало рутиной нежелание с древних времён признавать человека скотиной, чем по сути является он, а считать его образом Божьим, умной глиною в Божьей горсти,— хоть с древнейшей эпохи не можем десять правил простых соблюсти. Быть не хочет гиеной гиена, быть койотом не хочет койот, но не всё ли равно совершенно, чем он, серый, себя признает? Вы, являясь ничтожною частью ООО «Вашингтонский обком»,— не считаете Путина властью, а живём мы, простите, при ком? Не при вашем же, Коэн и Вислон, покушенье на наши умы? Он затем ведь на землю и прислан, чтоб напомнить, как выглядим мы.
И простите мне, слуги народа, непочтение к вашим словам,— а до двадцать четвёртого года он казался достойнее вам? А до двадцать четвёртого года он казался вам Лорою Крафт, и магистром как минимум Йода, и поборником чести и правд? А до двадцать четвёртого года, извините за это клише, тут царили закон и свобода, уваженье к уму и душе? А до двадцать четвёртого года, если факты всерьёз перемять, вам была непонятна природа этой сущности, мать-перемать? Коль до двадцать четвёртого года тут случились Чечня, или Крым, иль сусально-чекистская мода,— то о чём мы вообще говорим? А до этого власть — не наркотик, а главповар — не кум и не сват? В марте часто бесчинствует котик, но в апреле он тоже не свят.
Будьте честными, Вислон и Коэн. Покаянно нахмурьте чело. Он нам всем показал, что мы стоим, что мы можем и жаждем чего. Это нам, лицемерам и заям, отрезвляющей соли щепоть,— ну, а если её не признаем, зря, выходит, старался Господь, напрягая подземные силы, просвещая сердца и умы. Вы такие же точно терпилы и такие же лохи, как мы.
Два сенатора, Коэн и Вислон! Вам-то, зайцам, не всё ли равно? В вашем обществе, кислом и вислом, не считают последствий давно. Рук до вас дотянуться не хватит, ваш Сенат не подавят огнём, вам он, гордым, ничем не отплатит, а вот мы, либералы, хлебнём. Белоснежность его загрязняет это ваше пиндосское shit. Нас в ответ он людьми не признает, прав на хлеб и на воздух лишит,— вас, конечно, мольбою не тронешь, вам плевать на стихи из Москвы, но разбомблен-то будет Воронеж. Он в заложниках будет, не вы. Я за будущность вашу спокоен, вам не светит карьера зэка,— придержать бы вам, Вислон и Коэн, два болтливых своих языка!
Вы и Байден, ваш дряхлый хозяин, позабылись средь прав и свобод. Ну подумаешь — «Мы не признаем»? А кого это, в общем, скребёт? Я — поэт, окружённый потомством, щедро издан, попал и на холст,— не хочу признавать себя толстым. Да не так уж я, в общем, и толст. Или Трамп, со своим пьедесталом провалившийся прямо в астрал,— не хотел признавать, что про…ал он, и считает, что Байден про…ал. Для церковников стало рутиной нежелание с древних времён признавать человека скотиной, чем по сути является он, а считать его образом Божьим, умной глиною в Божьей горсти,— хоть с древнейшей эпохи не можем десять правил простых соблюсти. Быть не хочет гиеной гиена, быть койотом не хочет койот, но не всё ли равно совершенно, чем он, серый, себя признает? Вы, являясь ничтожною частью ООО «Вашингтонский обком»,— не считаете Путина властью, а живём мы, простите, при ком? Не при вашем же, Коэн и Вислон, покушенье на наши умы? Он затем ведь на землю и прислан, чтоб напомнить, как выглядим мы.
И простите мне, слуги народа, непочтение к вашим словам,— а до двадцать четвёртого года он казался достойнее вам? А до двадцать четвёртого года он казался вам Лорою Крафт, и магистром как минимум Йода, и поборником чести и правд? А до двадцать четвёртого года, извините за это клише, тут царили закон и свобода, уваженье к уму и душе? А до двадцать четвёртого года, если факты всерьёз перемять, вам была непонятна природа этой сущности, мать-перемать? Коль до двадцать четвёртого года тут случились Чечня, или Крым, иль сусально-чекистская мода,— то о чём мы вообще говорим? А до этого власть — не наркотик, а главповар — не кум и не сват? В марте часто бесчинствует котик, но в апреле он тоже не свят.
Будьте честными, Вислон и Коэн. Покаянно нахмурьте чело. Он нам всем показал, что мы стоим, что мы можем и жаждем чего. Это нам, лицемерам и заям, отрезвляющей соли щепоть,— ну, а если её не признаем, зря, выходит, старался Господь, напрягая подземные силы, просвещая сердца и умы. Вы такие же точно терпилы и такие же лохи, как мы.