Как разглядеть за днями след нечёткий?

Как разглядеть за днями 
след нечёткий?
Хочу приблизить к сердцу
этот след…
На батарее 
были сплошь – 
девчонки.
А старшей было 
восемнадцать лет.
Лихая чёлка 
над прищуром хитрым, 
бравурное презрение к войне…
В то утро 
танки вышли 
прямо к Химкам.
Те самые.
С крестами на броне. 

И старшая, 
действительно старея, 
как от кошмара заслонясь рукой, 
скомандовала тонко:
- Батарея-а-а!
(Ой мамочка!..
Ой родная!..)
Огонь! – 
И – 
залп!
И тут они 
заголосили, 
девчоночки.
Запричитали всласть.
Как будто бы 
вся бабья боль 
России 
в девчонках этих 
вдруг отозвалась.
Кружилось небо – 
снежное, 
рябое.
Был ветер 
обжигающе горяч.
Былинный плач 
висел над полем боя, 
он был слышней разрывов, 
этот плач!
Ему – 
протяжному – 
земля внимала, 
остановясь на смертном рубеже.
- Ой, мамочка!..
- Ой, страшно мне!..
- Ой, мама!.. – 
И снова:
- Батарея-а-а! – 
И уже 
пред ними, 
посреди земного шара, 
левее безымянного бугра 
горели 
неправдоподобно жарко 
четыре чёрных 
танковых костра.
Раскатывалось эхо над полями, 
бой медленною кровью истекал…
Зенитчицы кричали 
и стреляли, 
размазывая слёзы по щекам.
И падали.
И поднимались снова.
Впервые защищая наяву 
и честь свою 
(в буквальном смысле слова!).
И Родину.
И маму.
И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность 
венчального стола.
Неслышанное:
«Ты моя – навеки!..»
Несказанное:
«Я тебя ждала…»
И губы мужа.
И его ладони.
Смешное бормотание
во сне.
И то, чтоб закричать 
в родильном 
доме:
«Ой, мамочка!
Ой, мама, страшно мне!!»
И ласточку.
И дождик над Арбатом.
И ощущенье 
полной тишины…
…Пришло к ним это после.
В сорок пятом.
Конечно, к тем, 
кто сам пришёл 
с войны.
Роберт Рождественский.