chstlvnmdlnnsnl

Себя я помню с четырёх лет. До этого — почти полная "темнота". Наверное, это оттого, что в четыре года случилось значимое событие — отец научил меня читать. Прадед Аршак, увидев, как я бегло читаю газету, не на шутку встревожился и предложил показать меня врачам, считая, что в развитии ребёнка не всё в порядке. Когда домой приходили гости, то я был обречён на следующее: меня сажали на стул, вручали номер "Правды" или "Известий" и предлагали зачитать текст выступления Генерального секретаря ЦК КПСС. А так как на дворе стоял 1976 год, а мальчиком я был бровастым, то публику это зрелище немало веселило, а маму, папу и бабушку приводило в умилённый восторг.
Воспитательницы в детском саду тоже не теряли времени даром, и когда им хотелось перевести дух, они усаживали детишек на длинную, как советская очередь за колбасой, скамейку, а меня, устроив на стульчик напротив, просили почитать сказку.
Шестилетний возраст запомнился сильным эмоциональным переживанием. Однажды вечером, когда мы всей семьёй легли спать, я, полежав немного с открытыми глазами, вдруг начал горько плакать. Подскочившей ко мне в испуге бабушке Маргарите я признался:
— Мне жалко себя, когда я умру.
Меня сейчас удивляет не то, что ген смерти (так это называет в "Тучке" Анатолий Приставкин) проснулся столь рано, а то, как дорогой и любимой бабушке удалось одним-единственным предложением на несколько лет отвлечь меня от "арзамасских ужастиков":
— Цавт танем, умирают старые люди, а ты не старый, поэтому не умрёшь.
Бабушкина логика показалась мне столь безупречной, что я счастливо и немедленно уснул.