Варианты «Норд-Оста»: Признания полковника «Альфы»
Ровно 18 лет назад страна всколыхнулась от захвата чеченскими террористами Театрального центра на Дубровке. Один из самых громких терактов, получивший название "Норд-Ост", несколько дней держал в напряжении нас всех, а несколько лет операцию по освобождению и ликвидации террористов склоняли на все лады. 916 человек оказались захвачены в заложники в самом центре Москвы 40 террористами, 130... Read More
Ровно 18 лет назад страна всколыхнулась от захвата чеченскими террористами Театрального центра на Дубровке. Один из самых громких терактов, получивший название "Норд-Ост", несколько дней держал в напряжении нас всех, а несколько лет операцию по освобождению и ликвидации террористов склоняли на все лады. 916 человек оказались захвачены в заложники в самом центре Москвы 40 террористами, 130 из них (по неофициальным данным – 174) погибли. Все террористы были уничтожены. В годовщину теракта Царьград поговорил с непосредственным участником спецоперации, сотрудником Управления "А" (в то время), полковником запаса Василием Демидкиным.
Подготовка
Царьград: Василий Николаевич, возвращаясь к тем дням, не можем не спросить: была ли какая-то альтернатива штурму?
Демидкин: Я был руководителем небольшого ранга. А такие вопросы решал оперативный штаб, в котором находились генералы, первые лица нашего ведомства, я имею в виду ФСБ, МВД. Им, в принципе, было видней. На мой взгляд, пускать газ было самым бескровным вариантом. Потому что это тот газ, который используется во время операций, для обезболивания. Единственное, жаль, что некоторые люди, которые запрокинули головы назад, задохнулись – у них произошло западение языка и далее так называемая асфиксия, то есть они задохнулись.
Если вы про то, что нужно было с террористами как-то договариваться, то, с одной стороны, у них были настолько большие требования, что выполнить их было невозможно. С другой стороны, ставить наше государство и Федеральную службу безопасности на колени, чего хотели террористы, мне кажется, тоже было нельзя. Нет, я думаю, что другого способа, кроме штурма, не оставалось, и газ являлся лучшим вариантом.
– А можно ли было ещё ждать, как-то затянуть процесс, чтобы боевики, не знаю, устали побольше, или состояние заложников уже не позволяло пойти на это?
– А вы представьте себе состояние людей за трое суток – люди обезвожены, без движения, практически без воды. Может быть, можно было ещё протянуть день-два. Но, мне кажется, в этом случае жертв от пущенного газа из-за ухудшения состояния заложников было бы несравнимо больше. Их физическое состояние было уже на пределе. Ещё дальше мучить людей, наверное, смысла не было.
– А была ли какая-то предварительная подготовка на здании аналогичной конструкции, или все проходило спонтанно?
– То подразделение, которым руководил я, оно сразу было задействовано на нескольких участках. Часть направили в клуб, который был не с фасадной, а с тыльной стороны, на минус первом, на минус втором этаже. Они там держали оборону. Там можно было пройти со стороны сцены, если подорвать два ранее существовавших прохода. Можно было организовать там прорыв – либо зайти, либо выйти. Другая группа охраняла оперативный штаб. И третья охраняла наше оружие в автобусе, метрах в 75–100. Другие подразделения Управления А и Управления В, вот они тренировались на аналогичном объекте. В Москве нашли здание такого же проекта. Там какие-то перегородки были внесены, но не более того. И когда сравнивали чертежи, которые нам доставили от БТИ, они были похожи. И люди тренировались.
Ситуация вокруг здания театра на Дубровке. Фото: Pravda Komsomolskaya / Globallookpress
Шёл, молился, «Отче наш» читал
– А вы можете припомнить ваши чувства и товарищей, когда была дана команда на штурм? Какие эмоции?
– Сначала, когда приехали, был шок – я сейчас говорю о себе, шок от того, что такой большой захват и такой теракт, столько народу там. А потом мне приходилось неоднократно, раз в час, в два часа проходить по открытой местности, к ребятам, которые находились с тыльной стороны. Шёл, читал молитву «Отче наш», самую главную молитву, пока преодолевал это простреливаемое пространство. Потом вдоль стенки спускался вниз, спрашивал, какой боевой дух у моих подчинённых. Вроде всё было нормально.
Перед штурмом я съездил на аналогичный объект, посмотрел, как там что, сколько выходов. И потом уже присоединился к своим ребятам, к группе, которая находилась в подвале. К чувству ожидания, конечно, немножко примешалась сначала тревога. Потом это чувство потихонечку притупляется. И думаешь: ну, побыстрее бы, побыстрее бы всё это закончилось. А когда уже была команда на штурм, учитывая, что в моём подчинении было порядка там 30–40 офицеров, уже как бы здесь была боязнь, чтобы никто не погиб в этой ситуации. Если учесть, что у нас не принято прятаться за своими подчинёнными, а в традиции быть где-то впереди или одним из первых, то как-то всё это сразу отошло. То есть сначала было смятение, шок, потом всё притупилось, побыстрее бы уж всё это закончилось. Ну, а потом вроде так – всё, слава Богу!
Конечно, когда собираешься, ещё больше думаешь о своих подчинённых. Понятно, что можно идти где-то впереди. Но нужно просчитывать, чтобы тебя первым не убили, чтобы всем выйти вместе живыми. У нас считается, если у командира погиб сотрудник, значит, это минус командиру.
– Команда прошла, пошли.
– У меня была задача проникнуть со своим подразделением в подвал и взять его под контроль. А там трое рабочих до того находились порядка двух суток, они вышли по телефону в штаб и попросили: ребят, заберите нас, пожалуйста, отсюда. Из этих троих один из сотрудников по имени Василий остался и показал нам, где там какие подвалы, как куда пройти. Если бы не эти ребята и не Василий, то потом, когда мы туда заходили, у нас могли бы возникнуть сложности. Но мы зашли вроде без проблем.
Приказ или эмоции?
– Вошли в зал, а дальше?
– Тут, конечно, для меня был просто шок. Когда туда ворвались со своими товарищами, ну, с подчинёнными, смотрю, в зале лица у людей серые такие. У людей у кого вперёд голова наклонена, у кого назад. И мысль в голове: надо же, мы ворвались, а всех их расстреляли. Потом кто-то всхрапнул – и так сразу как-то меня ошарашило. В том плане, столько много людей сидело, ну, в креслах, и все как бы были, ну, на первый взгляд, были мёртвые. Но потом оказалось то, что кто-то всхрапнул, кто-то ещё. И меня ошарашило – они живые.
Спеназовцы выносят заложников из здания ДК «Московский подшипник». Фото: Антон Денисов /ТАСС
У меня первичное образование фельдшер, я закончил в своё время в Люберцах медицинское училище, семь месяцев отработал на скорой помощи. Потом уже учился в других высших учебных заведениях. Но вот это первое образование и профессия, они как бы меня сопровождают на протяжении всей жизни, я где-то всегда оказываю помощь. И вот, когда мы туда заскочили, в зал, начали делать антидоты, начали вытаскивать людей. А человека когда несёшь, он такой расслабленный, он как мешок, сползает у тебя из рук – и всё. Ты его пытаешься поднять там или ещё как-то. Ну, в общем, одного вынес, второго, третьего. Потом выношу третьего там, кладу его на бок. Не на живот, а просто набок. И слышу справа – готов. Меня просто как шоком ударило снова, что значит готов? Откуда он может быть готов, если нам до этого говорили, когда нас инструктировали перед операцией, что люди заснут, 40 минут поспят, этого времени хватит, чтобы зайти, спокойно отделить, надеть наручники на преступников, отделить террористов от заложников. А здесь, понимаете, я слышу: «Готов».
Тем более, одна девушка была беременная, то есть это тоже человечек, который рос, развивался, то есть ещё плюс один. Конечно, это был шок для меня.
– Ходили слухи, что террористы частично сохраняли ещё свою дееспособность после применения газа. А почему никого не взяли живыми? Это для некоего устрашения, чтобы не было больше таких прецедентов? Это приказ такой был или эмоции взыграли?
– Я, к сожалению, шёл не в первой группе, а чуть-чуть попозже. И когда мы зашли в зал, там уже передовая группа находилась. Ну, видел шахидов, которые были уничтожены. Там стрельба какая-то всё же была, и ответным огнём часть террористов была уничтожена.
Понимаете, если есть жертвы со стороны заложников, а жертвы там были, если уже начали убивать заложников, то здесь нужно, конечно, на уничтожение работать. Наверное, по возможности и надо было кого-то взять живыми. Но вы спрашиваете того человека, который был просто исполнителем в той ситуации, выполнял волю тех руководителей, которые приказывали, а не отдавал приказы сам.
– Может, боялись, что кто-то из террористов приведёт в действие взрывные устройства, бомбы по всему залу?
– Бомб было очень много. Не скрою, мы все опасались, что у них какие-то пособники находились в зданиях где-то рядом, которые могли нажать на кнопку, и всё это взорвалось бы. Ну, возможно, они просто не рассчитывали, что мы так резко начнём, думали, что ещё мы с ними будем вести переговоры. Ну, а мы взяли и штурманули.
– А позже, после всего этого встречались со спасёнными?
– То боевое подразделение никаких контактов не поддерживало. Нам ведь не то что общаться открыто так нельзя, нам противопоказано даже свои лица в период несения службы показывать. Видимо, представители ЦОСа (Центр общественных связей ФСБ – прим. ред.), они, наверное, как-то контактировали и общались, когда уходишь со службы, уже даёшь интервью, с кем-то встречаешься, с кем-то делишься. А когда были действующими – нет, не встречались. Хотя прошу извинить, были вот на интервью, были какие-то встречи и у нас. С той девушкой, что выпрыгнула из окна. Она сначала из окна выбралась, убежала на козырёк. А после того как прыгнула с козырька, мои подчинённые её в безопасное место эвакуировали. При этом один из них, Константин, был ранен в руку. Ну, вот те встречались. И ещё один товарищ, ещё служит, тоже встречался, общался с теми людьми, которых тогда спасали. Командование дало добро.