Перезагрузка деревни. Будущее как неизжитое прошлое

Увидев, во что оно все превратилось, бедный Купала ударился бы в привычный для себя нервный декаданс.

Меценат Павел Подкорытов опубликовал документ, который объясняет, за что государство уничтожило его благотворительные проекты. В том числе – и реставрацию усадьбы в деревне Падароск, куда было вложено уже немало. Это еще один «документ эпохи» (хотя, казалось бы, сколько можно). Его автор вошла в историю. А не так давно Лукашенко заявил о том, что «обычных» деревень лет через 10-15 не будет — только агрогородки. Казалось бы, между этими событиями нет связи. Но на самом деле она прослеживается весьма выразительно. В деконструктивном кругу Документ касается благотворительного фонда «Вяртанне», который специализировался в основном на издательских проектах и литературных премиях. Текст пестрит набором привычных уже шаблонов: «Фонд входит в круг так называемых «протестных» сообществ, а работники данного фонда принимают активное участие в телеграм-чатах, деятельность которых признана на территории Республики Беларусь незаконной, экстремистской, где обсуждается смена конституционного строя в Республике Беларусь, осуществляются попытки деконструктивного (бедный Жак Деррида! – Я.Б) влияния на общество…». И так далее, еще 22 слова про эти самые чаты. Без единого примера их деконструктивности и участия в ней «Вяртання». Затем вывод: «Таким образом, фонд уклонялся в своей деятельности от цели, предусмотренной уставом…» Из кого состоит упомянутый выше круг и по каким признакам автор решила, что фонд к нему принадлежит? Какое отношение имеет личная активность сотрудников фонда (опять же, неназванных) к его деятельности? И, наконец, почему же фонд уклонялся? Эти вопросы в наши дни неуместны. Иногда не до законов логики. Удивительным в этой истории кажется только то, что его автор – не какая-нибудь информатаманша или газетный передовик, а заместитель начальника управления юстиции Мингорисполкома. То есть, человек, имеющий юридическое образование. И кстати – это не донос (как вы, возможно, подумали), а исковое заявление, где обосновывается необходимость ликвидировать тот самый фонд. То есть, официальный документ. Все было бы даже смешно, если бы не было так грустно. Директор фонда Сергей Макаревич попал за решетку, как и специалисты, занимавшиеся реставрацией маёнтка Падароск. Им вменяют неуплату налогов в каких-то космических масштабах. А ведь совсем недавно про маёнтак комплементарно писали госСМИ. Причина понятна: это один из очень немногих примеров удачного возрождения никому не нужного объекта наследия. Еще лет пятнадцать назад государство за такие заброшки вроде как взялось, но их число с того времени отнюдь не уменьшилось – скорее, наоборот. Про бюрократизм в данной сфере лучше всех расскажет Сергей Тихановский, который в свое время пытался вернуть к жизни старый дом в Добрушском районе. Именно этот опыт стал основным триггером прихода рекламщика в политику. Многие усадьбы после долгих мытарствований были проданы лишь бы продать, затем отобраны у нерадивых хозяев — и пошли по второму кругу. Все это время продолжая разрушаться в соответствии с законами энтропии. Возможно, похожая судьба (новый аукцион) ждет и усадьбу в Падароске, которая до недавнего момента медленно, но верно восстанавливалась. Покупатели вряд ли выстроятся в очередь – особенно в связи с последними событиями. А значит, создание яркого туробъекта, способного оживить всю деревню, откладывается на неопределенный срок. Дауншифтеры и не только Заявление Лукашенко о скорой смерти традиционной деревни выглядит как сенсационное (и немыслимое для него) признание поражения. Ведь еще совсем недавно риторика была принципиально иной: сохраним, приумножим, малая родина… Но тут впору задаться вопросом: а возможно ли это в принципе – сохранить традиционную деревню? Или в наше донельзя урбанизированное время давно пора взглянуть правде в глаза, всплакнуть и не дергаться попусту? Для начала, надо понимать, что сохранение деревни (в том или ином виде) – это проект не столько экономический, сколько социальный. Это как сохранение древнего обряда, который раньше способствовал росту урожайности, а теперь – красивая традиция и элемент нематериального наследия. Таким же элементом, по сути, является и вся традиционная деревня. С ее культурными составляющими – от архитектуры до кулинарии. В последние пару десятилетий мы могли наблюдать сразу несколько практически автономных процессов. С одной стороны, это, конечно, логичное продолжение урбанизации и вымирания деревень. С другой – активные действия государства. Можно вспомнить, скажем, пафосную и дорогостоящую госпрограмму возрождения и развития села (2005 — 2010). Да уж, и возродили, и уж точно развили… Хотя вбухано было немало – в плиточку, мраморные лестницы и сайдинг веселых расцветок. Тучные годы минули, о программе отчитались. На смену пришла вторая крайность — оптимизация, бездумно сожравшая сотни клубов, библиотек и других последних очагов жизни в маленьких деревнях. Почему душили именно их (финансирование ведь там все равно нищенское, и много не сэкономишь), в целом, понятно. Душат у нас самых слабых и беззащитных — как и положено для социального государства. Есть и третий процесс, не так чтобы массовый, но уже вполне заметный. Это своего рода перезагрузка деревни — или даже, в некотором смысле, деконструкция наших представлений о ней. Горожане сознательно выбирают сельскую жизнь, пускают корни и начинают вкладывать — деньги, навыки и харизму. Сначала таких людей называли чудаками, а потом стало понятно, что их позиция вполне рациональна. Преимущества, которые дает деревня, не найдешь ни в одном мегаполисе мира – а большинство новых вяскоўцаў побывали во многих их них. Поначалу казалось, что деревня — удел дауншифтеров. Но вскоре выяснилось, что в современную экономическую модель — с фрилансерством, дистанционкой и без вертушки на проходной — она тоже неплохо вписывается. Одна знакомая, которая обязана бывать в офисе раз в месяц, говорила, что раньше (пока самолеты летали) путь туда из ее хаты занимал даже меньше времени, чем из Минска. Офис находится в Берлине. Большинство таких людей социально активны — отчасти, тоже из прагматичных соображений. По словам моего знакомого бизнесмена, который давно обосновался на берегу лесного озера, для него важно создать ту среду, в которой он и его дети чувствовали бы себя комфортно. И поэтому немалую часть прибыли вкладывает в проекты по развитию своего региона. Таких примеров много. Тут можно вспомнить как бурно развивавшийся до последнего времени агротуризм, так и интересные региональные бизнесы — в Комарово на Мядельщине появился целый хаб — и, конечно, пару десятков разных социокультурных проектов. К примеру, тот же «Маёнтак Падароск». В итоге, на местах сформировался целый ряд неформальных сообществ — скажем, в окрестностях Лынтуп, или на Воложинщине, или в Белой Церкви, или в Косаричах… Эти ребята могут часами рассказывать о своих грандиозных планах. И — в отличие от чиновников — ты им веришь, когда видишь то, что они уже сделать успели. Казалось бы, эти здоровые начинания впору изучать, подкармливать — кого кредитами, кого льготами, кого грантами — и, разумеется, масштабировать. Но даже мысли об этом в государственные головы не приходило. Гранты энтузиастам если и перепадали, то из каких угодно источников — кроме отечественного бюджета. Зато, по крайней мере, не мешали. Даже иногда поддерживали — добрым словом. Ведь в кабинетах прекрасно понимали: все зависит от личности. Если эту личность спугнуть, деревню ничто не спасет. Никакие асфальтовые вливания из бюджета — хотя и на них рассчитывать давно не приходится. После 2020 года все круто изменилось. Общественные организации, созданные такими энтузиастами, ликвидировались одна за другой. Инициативы попритихли. Ведь попробуй тут докажи, что к политике ты не имеешь отношение. Экстремизм наши блюстители закона по глазам видят. Сегодня если ты в «деконструктивном кругу», то это уже повод тебя обнулить. Странно, что это слово (из лексикона ЧВК Вагнера) до сих пор не освоили наши юристы. Соцстандарты с барского плеча Впрочем, не все так печально. Прощаясь с сохой и лучиной, Лукашенко анонсирует «деревни будущего» — с сельским колоритом, но с городскими удобствами. В чем-чем, а в будущем он точно знает толк. Честно говоря, не знаю, чем такие деревни отличаются от агрогородков. Образующий центр (крупное предприятие), служебное жилье (не очень качественное, но для государства почему-то дорогостоящее), плиточка у колхозного правления, красочные одинаковые заборы… Модель понятна, привычна и, главное, абсолютно управляема. Будешь помалкивать и выписывать «СБ» — будут у тебя соцстандарты с барского плеча: и школа, и садик, и даже бассейн обещают. А начнешь выступать — вмиг лишишься и работы, и жилья, и абонемента на плаванье. Или, вернее, обещания когда-нибудь его получить: на самом деле, бассейны встречаются только в тех в агрогородках, куда часто возят прессу. Ну да ничего нового. Когда слушаешь речи о «деревнях будущего», невольно вспоминаешь строки классиков о первых колхозах: Для рабочых, для работніц Выгады, аж міла! Яслі, лазня і прачкарня, Колькі хочаш мыла. Увидев, во что оно все превратилось, бедный Купала ударился бы в привычный для себя нервный декаданс. Нет более печального зрелища, чем заброшенные коробки циклопических колхозных зданий советских времен. Это памятник деревне того будущего, которое так и не наступило. Что ж, нам ли не знать: будущее — это иногда прошлое, не изжитое до конца. И автор идеи о деревне будущего вряд ли задумывается о том, почему она в прошлый раз утонула в гное, а слово «колхоз» стало ругательным.