Как депортация предотвратила антисоветский мятеж в Прибалтике
Ровно 80 лет назад, 14 июня 1941 года, началась первая депортация «контрреволюционных элементов» из Литвы, Латвии и Эстонии. Почему Москва организовала подобную акцию, как с этим решением был связан непрофессионализм советских спецслужб – и каким образом современные власти стран Прибалтики искажают контекст происходивших тогда событий?
Текст: Евгений Крутиков
В современной Прибалтике сюжет с депортациями превратился в пропагандистский комикс, в котором наглядно демонстрируется только выгодная для правящих элит часть правды. В Эстонии дописались до того, что якобы Сталин планировал геноцид эстонцев, а в списках на июньскую депортацию было чуть ли не 23% населения республики. В Латвии не рассказывают в школе о первых днях войны, когда в Риге из окон стреляли в спины отступавшим советским солдатам и по беженцам. В Литве героизация «лесных братьев» давно уже вышла на законодательный уровень.
Основной причиной июньской депортации было стремление советской власти обезопасить свою пограничную зону от ненадежных элементов. Этот метод тогда использовался многими странами мира, включая Соединенные Штаты и Великобританию. Кстати, посол Великобритании в Москве Стаффорд Криппс не то чтобы совсем уж поддерживал июньскую депортацию, но оправдывал ее тем, что это была, по его словам, разумная защитная мера по предотвращению мятежей в приграничных районах. У англичан у самих на острове Мэн содержались не только немцы с итальянцами, но и собственные интеллектуалы со специфическим взглядом на политику.
Литовский прецедент
Изначально провести одномоментную чистку предполагалось только в Литве. И лишь в последний момент план распространили на Латвию и Эстонию. В рассекреченном документе названия «Латвийская ССР» и «Эстонская ССР» вписаны от руки. Это дает широкое поле для спекуляций и разнообразных теорий заговора. В реальности же документ просто не успели перепечатать, и в таком виде, с рукописными правками, его и подписал Берия.
Дело в том, что именно в Литве к весне 1941 года сложилась ситуация, приближавшаяся к катастрофической.
Сейчас не принято упоминать о том, что весь 1940 год при прямой поддержке Германии в Литве готовилось вооруженное восстание так называемого Фронта литовских активистов.
Эта организация базировалась в Берлине, состояла в основном из бежавших из Литвы жандармов и сотрудников бывшей политической полиции. Им удалось создать в Литве разветвленную подпольную организацию, в которую входили в том числе офицеры литовского территориального корпуса РККА. В эту структуру была сведена «старая» литовская армия, практически целиком сохранившая офицерский состав.
Информация о готовящемся в Вильнюсе мятеже была получена советской разведкой от перевербованного агента абвера. Была получена и берлинская инструкция «Указания по освобождению Литвы», составленная абвером и службой Альфреда Розенберга. В ней предлагалось уничтожать не только коммунистов и совслужащих, но заодно и евреев. Надо сказать, что эта инструкция была попунктно воплощена в жизнь 22 июня 1941 года, когда Каунас и некоторые другие литовские города были захвачены Фронтом литовских активистов еще до прихода немцев. А тогда, весной 1941-го, восточно-прусское отделение абвер II докладывало в Берлин, что «восстания в странах Прибалтики подготовлены и на их участников можно надежно положиться».
Социальная ситуация в Литве походила на хаос. Виленский край, Сувалкия и Западная Белоруссия были переполнены беженцами.
«Бывшие граждане бывшей Польши» часто не имели никаких документов, средств к существованию, не ориентировались в советских реалиях, говорили на разных языках и порой ненавидели друг друга. Многие из них, в основном евреи, не собирались задерживаться в СССР и выстраивались в очереди на выезд в третьи страны. Нарком НКВД ЛитССР Александрас Гузявичюс, будущий народный писатель и лауреат Сталинской премии на литературе, сообщал в Москву, что примерно четыре тысячи беженцев имеют на руках иностранные визы и иные документы и стоят в очередь на выезд.
Власти ЛитССР с ситуацией не справлялись. НКВД и НКГБ Литвы были недостаточно и очень плохо укомплектованы и последовательно проваливали все поставленные задачи. По состоянию на вторую декаду мая оперативный учет в республике не был налажен. Несмотря на то, что в апреле – мае удалось вскрыть часть подполья Фронта литовских активистов, окончательно ликвидировать угрозу координируемого из Берлина вооруженного восстания так и не удалось. Командированные из СССР сотрудники не понимали местной специфики, не говорили по-литовски и по-польски, и опираться можно было только на небольшую группу литовских коммунистов, освобожденных из сметоновских тюрем в 1940 году.
Как поступать с тысячами беженцев из «бывшей Польши», вообще никто не понимал. Они начинали расползаться по стране без всякого учета и контроля, что в предвоенной обстановке было опасно. Только в январе 1941 года их начали пересчитывать, но связано это было с началом приема их в советское гражданство. И первые списки «на выселение» появились как раз в этот период, и попадали в них те, кто отказывался принимать советское гражданство. Нарком госбезопасности СССР Меркулов распорядился составить списки только 19 мая 1941 года.
Инициатива выслать из республики «контрреволюционные элементы» (это понятие трактовалось очень индивидуально) исходила от не справлявшихся со своими обязанностями руководителей НКГБ ЛитССР. Это было для них самое простое решение. Не надо выполнять директиву Берии об «усилении агентурной работы». Проще выслать с глаз долой. И эта точка зрения показалась привлекательной именно своей простотой и кажущейся эффективностью.
Нарком Петр Гладков, командированный из Белоруссии, 14 марта предложил Москве арестовать 975 человек «контрреволюционного элемента» из числа беженцев. Затем список вырос до двух с небольшим тысяч человек и 800 членов их семей. Причем их предполагалось не высылать, а судить на месте. Но эти операции затягивались.
Впоследствии руководств НКГБ ЛитССР оправдывалось тем, что у них было много дел, они занимались борьбой с немецкой агентурой, Фронтом активистов и подпольными польскими военизированными организациями. Им, мол, было не до «контрреволюционного элемента» и беженцев. В результате в списки на депортацию попадали не только «по статусу» (бывшие жандармы, тюремщики, некоторые категории чиновников, фабриканты, крупные землевладельцы, активисты профашистских организаций, бывшие военнослужащие польской и литовской армий, а также уголовный элемент и проститутки), но и случайные люди, угодившие «на карандаш» ведомству Гладкова за какое-нибудь крамольное высказывание или слишком независимый нрав.
НКВД СССР план Гладкова не очень понравился. В Москве внесли в него, как и в сам список депортируемых, серьезные правки. Из Вильнюса изначально пришел список на 19 610 человек. Проверить его состоятельность в Москве не могли, поэтому попросили Гладкова обосновать. Бывший инструктор физкультуры в Гомеле этого сделать толком не смог. Тогда в Москве уточнили, что высылке из ЛитССР подлежат не все «бывшие», перечисленные в изначальном списке, а только те, на кого имеются «оперативно-следственные» и «компрометирующие» материалы.
В результате этого уточнения «список Гладкова» сократился в четыре раза: июньской депортации подлежало 5664 человека, включая бывших граждан бывшей Польши. Кроме того, параллельно шли аресты среди подпольщиков Фронта литовских активистов и немецких диверсантов. Позднее это важное уточнение было перенесено и на Латвию с Эстонией, где списки депортируемых также сократились в разы. В итоге из Эстонии было выслано около 10 тыс. человек, из Латвии – 15,5 тыс., а из Литвы – чуть более 6 тыс.
Изначально депортация была назначена на 12 июня, но затем спохватились и перенесли на 14 июня, поскольку 12-го в католической Литве был большой праздник – Непорочного Сердца Пресвятой Девы Марии. То ли литовское руководство втайне веровало, то ли опасалось волнений, поскольку в списках оказалось 79 ксендзов. В протестантских Латвии и Эстонии, в которых такого праздника нет, просто копировали литовский сценарий. Всего 14 июня в Литве было арестовано и затем посажено в поезда 6606 человек, в чем конспирологи находят сатанистский смысл. Из них 3835 литовцев, 1664 поляка, 334 еврея, 262 русских, остальные – белорусы, немцы и другие.
Также 14 июня силами НКВД и НКГБ был ликвидирован заговор в литовском территориальном корпусе РККА в Вильнюсе, где было арестовано около 500 офицеров и разгромлено несколько подпольных центров Фронта активистов. По послевоенному признанию самих «лесных братьев», подполье было частично разгромлено, и от попытки мятежа в Вильнюсе с последующим провозглашением независимости им пришлось отказаться.
Депортируемых собирали на железнодорожном вокзале в пригороде Вильнюса, Науйойи Вильня (Новая Вильня), причем в вагоны с литерой А помещали главу семьи, а в вагоны с литерой Б – членов семей. Это приводило к путанице и хаосу. Люди терялись. Эта процедура была распространена и на Ригу с Таллином, поскольку регламент операции был типовой.
Надо подчеркнуть, что во всех трех республиках проводили аресты и депортации в основном местные сотрудники НКВД и НКГБ. Объяснялось это очень просто: командированные в Прибалтику из других республик СССР работники не говорили на местных языках и потому в «спецбригады» по арестам не привлекались. Так что депортация в основном осуществлялась своими же. В ряде случаев это приводило к самоуправству и сведению личных счетов. Русскоязычные сотрудники НКВД и НКГБ справиться с этим не могли.
Сопротивления практически никто не оказал. Эстонцы утверждают сейчас, что при арестах было убито два человека, оказавших вооруженное сопротивление. В целом же сказалась обстановка страха, в которой прибалтийские республики жили уже два десятилетия. Во всех трех странах с середины 1920-х годов установились авторитарные и частично профашистские режимы. Так что задолго до вхождения в состав СССР Литва, Латвия и Эстония привыкли к ночным арестам, крупным срокам заключения для «политических» и общему бесправию. В Эстонии была даже попытка вооруженного мятежа коммунистов, закончившаяся поражением и ответными массовыми репрессиями. Десятки тысяч людей содержались в тюрьмах в Латвии и Литве. Все это носило характер вялотекущей гражданской войны, так что общества во всех странах были привычны к тому, что сосед шел на соседа. Советская власть только добавила к этому крупный репрессивный аппарат и идеологическую начинку.
На эту тему
Насколько эффективной оказалась июньская депортация 1941 года в плане борьбы с подпольем перед началом войны – вопрос спорный. Можно сказать так: если бы депортации не было, то масштаб мятежа в Литве и Латвии в первые дни войны был бы гораздо больше. Это не спасло от уличных боев в Риге и от захвата Каунаса Фронтом литовских активистов, и совсем не спасло прибалтийских евреев. Скорее наоборот. Именно евреев в Литве и в бывшей Польше считали «естественными сторонниками» советской власти и выместили на них всю злобу еще до прихода немцев. С другой стороны, например, в Латвии именно зажиточные евреи были активными противниками советской власти, поскольку их собственность была национализирована в 1940 году. Но и это не спасло их от айзсаргов.
Сейчас в Прибалтике очень вольно обращаются со статистикой. Например, в Эстонии в число депортируемых записывают детей, родившихся в ссылке. Это элемент пропаганды, а не анализа. При этом морально-этические оценки факта депортации потенциальной «пятой колонны» в Прибалтике и в России диаметрально противоположны. И крайности эти не сойдутся никогда, поскольку в прибалтийских республиках это один из государствообразующих элементов памяти. 14 июня в Литве, Латвии и Эстонии коллективный день траура. И при этом никто не несет ответственность за сотрудничество с абвером, а диверсанты Фронта литовских активистов официально национальные герои. Хотя именно их действия стали непосредственной причиной июньской депортации.
Безусловно, депортация – это человеческие трагедии. Среди высланных в отдаленные районы Советского Союза было много людей, непричастных к подпольной деятельности, просто достойных и уважаемых. Кто-то погиб, но после 1956 года большинство вернулось в Прибалтику. И можно по-разному эмоционально оценивать сам метод, который многие в нашу прекрасную эпоху считают некрасивым или даже преступным, но в тех исторических реалиях это была общемировая практика.