Роберт Рождественский. Поэзия огня и любви

Константин ДОЛГОВ вспоминает о встречах с поэтом и размышляет о его творчестве.

Я всегда любил искусство, все его виды и формы и со школьных лет по мере возможности ходил в кино, в театр, на различные вернисажи и т. д. Во время учебы в МГУ на философском факультете я регулярно ходил в московские театры, консерваторию, художественные выставки. Я нередко выступал и в дискуссиях, посвященных философии, литературе и искусству, как на нашем факультете, так и на других, например, на факультете журналистики, где, помню, мне подарили книги за лучшее выступление. Мне посчастливилось побывать на знаменитой выставке Пабло Пикассо в Музее Пушкина в 1956 году и неоднократно выступать в дискуссиях о творчестве этого художника. С огромным удовольствием я ходил на литературные вечера, проводившиеся в разных местах Москвы, в частности в Политехническом музее, где выступали знаменитые ученые, деятели культуры, наши классики и молодые таланты. Я уже не говорю о кинофильмах, наиболее интересные из которых смотрели по нескольку раз.

Учась в аспирантуре, а затем работая в Институте Общественных наук при ЦК КПСС, я познакомился с очень многими известными прозаиками, поэтами, драматургами, режиссерами и, конечно, с молодыми тогда талантами, такими как Р.Рождественский, А.Вознесенский, Е.Евтушенко, Б.Ахмадулина, Б.Окуджава, и многими другими. Мы, студенты, да и вся молодежь с удовольствием ходили на литературные вечера. Это были удивительные времена, которые назывались «оттепелью», «демократией», «свободой», «весной», «пробуждением» и т. д. Мы смотрели на представителей нашей науки и культуры как на каких-то пророков, провозвестников новых грядущих перемен в нашем обществе, государстве и в современном мире вообще. Благодаря этим встречам я стал более глубоко читать и изучать произведения известных ученых и деятелей культуры, чтобы лучше понимать и разбираться в серьезных и острых проблемах современной жизни.

После нашумевшей художественной выставки, раскритикованной Н.С.Хрущевым, и вообще после его критики произведений ряда как известных, так и начинающих художников, писателей общественный интерес к вопросам культуры только усилился и обострился.

В то время, совсем молодой поэт Роберт Рождественский был не только раскритикован, но и по существу оказался изолированным от активной творческой деятельности. Я видел его несколько раз мельком, он сильно изменился: мне показалось, что он похудел и как-то потемнел. И хотя я еще не был знаком с ним близко, лично, однажды, на одной из встреч в Доме литераторов, буквально столкнувшись с ним лицом к лицу, я не удержался и выпалил: Роберт Иванович, не переживайте, все это быстро пройдет и вы снова будете выступать в лучших залах Москвы и других городов, ваш талант будет только возрастать! Он улыбнулся, пожал мне руку, и мы разошлись.

Внешне Рождественский всегда выглядел весьма внушительно, это был высокий, здоровый, сильный, симпатичный мужчина, с несколько необычным, как мне казалось, восточным лицом. Спокойный, уравновешенный, неторопливый, слегка заикающийся, но всегда сосредоточенный на чем-то своем, внутреннем, и иногда эта сосредоточенность могла казаться какой-то отчужденностью. Внутренняя сосредоточенность не мешала ему быть чутким и наблюдательным, он видел, замечал и живо реагировал на все, что происходило вокруг, при любом обращении к нему проявлял удивительную доброжелательность, желание помочь, при этом с его лица не сходила его широкая, добрая, неповторимая улыбка.

Я все больше и все ближе знакомился с нашими талантливыми учеными и деятелями культуры и как сотрудник журнала ЦК КПСС «Коммунист», затем как директор издательства «Искусство», а особенно, когда я стал возглавлять сектор художественной литературы Отдела культуры ЦК КПСС. Здесь я непосредственно работал с писателями, редакторами журналов, издательств, руководителями Союза писателей СССР и республиканских союзов писателей. Мы часто встречались для обсуждения и решения самых разных проблем. Иногда это были краткие встречи, а порой продолжались часами. Во время этих встреч я имел возможность не просто общаться с нашими замечательными талантами, а глубже и разностороннее познавать их характеры, взгляды, идеи, привычки, что помогало мне лучше понимать их творчество, их проблемы, стремления и желание развивать заложенные в них и в других людях положительные задатки.

С Робертом Рождественским мне всегда было приятно и интересно встречаться. В отличие от своих коллег, например, Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского, он был, как я уже отмечал, более спокойным и уравновешенным и казался по сравнению с ними более взрослым, более серьезным. Даже тогда, когда приходилось обсуждать очень острые социальные, а иногда и частные, вопросы, он держался спокойно, рассудительно и никогда не выходил из себя. В этом смысле он был как бы больше, чем поэт: как поэт, он со всей страстью провозглашал свои идеи и идеалы, а как человек, он сдерживал свои страсти, эмоции, проявлял исключительную выдержку и отдавал должное тем основам и устоям, которыми всегда отличалось здоровое общество, без всяких болезненных шатаний и крайностей.     Рождественский был не только талантливым поэтом, но и не менее талантливым организатором. Не случайно он был избран в руководящие органы Союза писателей, являлся членом различных международных жюри, заместителем генерального секретаря Европейского общества культуры и везде демонстрировал навыки зрелого руководителя. Вместе с тем это был очень скромный, простой, задушевный человек. С ним можно было часами беседовать о самых разных проблемах, и эти беседы всегда проходили спокойно, приятно, с какой-то сердечностью и задушевностью, и несмотря иногда на довольно серьезное, тревожное, драматическое, а то и трагическое содержание бесед, оставалось чувство покоя, внутренней гармонии и душевного равновесия.

Я был знаком с семьей Роберта Рождественского: с его супругой Аллой Киреевой и старшей дочерью Екатериной. Когда Екатерина выходила замуж, Роберт и Алла позвали меня на ее свадьбу. К сожалению, я не смог воспользоваться этим любезным приглашением по ряду обстоятельств, о чем впоследствии очень сожалел. Я не вникал в семейную жизнь Рождественского, но, судя по тому, что он писал в своих стихах и песнях о любви, можно не сомневаться в том, что это была настоящая любовь, и он всегда говорил мне о своей супруге и детях самые теплые, задушевные слова. Вся жизнь этой семьи – очевидное и бесспорное доказательство этого подлинного и неувядаемого чувства. Видимо, неслучайно вся его поэзия пронизана глубочайшим, универсальным чувством сокровенной любви. Вот почему прошло много лет, а поэзия Р.Рождественского остается такой же свежей и неувядающей. Я уже не говорю о песнях и романсах, написанных на его слова, они постоянно звучат на радио и телевидении и, видимо, будут звучать всегда, ибо настоящая любовь не увядает и не исчезает.

Следуя своему таланту, Роберт Рождественский касался и раскрывал в стихотворениях, поэмах и песнях самые животрепещущие проблемы, волновавшие наш народ, и здесь четко и зримо проявлялась его общественная, социальная позиция: казалось, что он жил теми вопросами, которые больше всего волновали и тревожили советских людей. И хотя в то время в нашей литературе, да и в культуре вообще, произошло специфическое разделение на два «лагеря»: один – традиционный, патриотический, а другой – прозападный, по существу, антисоветский, –   Рождественский, казалось, не обращал на это никакого внимания и продолжал развивать самые светлые идеалы русской и советской литературы, поэзии и культуры. И, как правило, он не участвовал в модных тогда обсуждениях, дискуссиях среди прозападно настроенной интеллигенции.

Однажды на одной из наших встреч он вдруг стал критиковать некоторых наших писателей, которые слишком рьяно, везде, где только можно, прославляли западный образ жизни, свободу и демократию, ценности европейских стран. Я был удивлен этим его высказыванием и спросил, что конкретно ему не нравится в поведении этих литераторов. И тогда он мне ответил: «Всем нашим людям – и простым, и представителям науки и культуры – хорошо известны основные недостатки нашего строя и нашего общества, и, естественно, они справедливо вызывают в народе недовольство. Но это вовсе не значит, что эти иногда довольно серьезные недостатки должны перечеркивать те уникальные достижения, которые присущи социализму, советскому строю и каких нет ни в одной другой стране. Поэтому, на мой взгляд, мои коллеги глубоко ошибаются, стремясь перечеркнуть все достижения социализма и заменить наш строй западным, капиталистическим, где, насколько я могу судить по собственному опыту, нет ни настоящей демократии, ни настоящей свободы, и меня это очень волнует. Я боюсь, как бы эти все более распространяющиеся по стране дискуссии не захлестнули наше общество и не привели бы нас к тяжелым и даже трагическим последствиям».

Подобного признания я никак не ожидал от всегда спокойного и уравновешенного Рождественского. Я стал спрашивать о его отношении к позициям редакторов «Нового мира», «Октября», «Огонька», «Смены» и др. На это Рождественский ответил, что в позициях противостоящих друг другу редакций журналов есть и правильные утверждения, и своеобразные перехлесты. Например, в журнале «Новый мир» публикуемые авторы нередко наряду с серьезной, справедливой критикой наших недостатков слишком далеко заходят в этой критике, почти перечеркивая все то, что было и является новым в мировой социальной практике, а именно, подлинную демократию народа, его гражданские свободы и исключение беспощадной эксплуатации человека человеком. А ведь в большинстве эти авторы – хорошие писатели, некоторые из них фронтовики, члены партии, это люди, в общем и целом преданные нашему отечеству. С другой стороны, редакции и авторы журналов «Октябрь», «Огонек» и других придерживаются правильной позиции, но они слишком непримиримо относятся к своим «противникам», вместо того чтобы как-то сближать свои позиции, не умаляя критических моментов там, где это необходимо.

Словом, это были рассуждения настоящего, мыслящего поэта, патриота, который был действительно озабочен расколом, который все более расширялся и действительно мог привести, и как потом оказалось, и привел нашу страну к трагическим последствиям. Рождественский, на мой взгляд, был не просто здравомыслящий человек, он, благодаря своему таланту, по существу, предчувствовал, предугадывал и в известной мере предсказывал наше развитие на годы вперед.

Мне запомнились также беседы с Робертом Рождественским, когда он возглавил советское отделение Европейского общества культуры и стал его вице-президентом. В ряде бесед мы касались особенностей европейской культуры. Рождественский, как и я, восхищался достижениями культуры европейский стран, начиная с ее истоков – с Древней Греции и Древнего Рима – и далее эпохи Возрождения, Нового времени и современности, но, рассуждая о современной европейской культуре, отмечал в известной мере замедление и искажение ее развития. Он имел в виду и увлечение деятелей культуры второстепенными, малозначительными вопросами, и оставлением в стороне самых важных и насущных для человека и человечества проблем развития культуры и общества. И дело не только в том, что Европа сворачивала и сворачивает со столбовой дороги своего духовного развития на какие-то маргиналии, и не только в непомерном увлечении массовой культурой вместо того чтобы развивать традиции высокой духовной культуры, но еще и в том, что в центре внимания европейской культуры ставятся какие-то патологические, болезненные явления в человеческой жизни, а не те, которые питали, развивали и возвышали человека. Словом, Р.Рождественский видел наметившийся кризис и даже деградацию европейской культуры, а ведь культура, по его словам, определяет все остальное, поэтому вслед за кризисом и деградацией культуры придет кризис экономический, политический и всеобщий. Я слушал его и удивлялся, удивлялся его светлому уму, его философско-поэтической интуиции и даже какому-то его политическому чувству предвидения.

Одновременно Р.Рождественский называл имена классиков советской литературы – прозаиков, поэтов, публицистов, литературных критиков и в целом людей нашей культуры, отмечая их великие заслуги в создании ни с чем не сравнимой в настоящее время литературы и культуры, которых нет ни в одной другой стране. И если, продолжал Р.Рождественский, мы не оценим этого величайшего богатства и не будем на него опираться и развивать дальше, то нам придется плохо: ведь это единственный фундамент, на котором можно строить новое общество, новое государство и новую жизнь, в отличие от уже устаревшего европейского общества и его культуры.

Я не удивлялся, что деятели нашей литературы и культуры пользовались большим уважением на Западе: и наши русские, и советские классики, такие как К.Федин, М.Шолохов, И.Эренбург, Б.Полевой. Не меньшим уважением пользовался и Роберт Рождественский, хотя с некоторыми его оценками произведений западной литературы и культуры представители Запада не всегда соглашались. Но в Европе Роберта Рождественского высоко ценили как выдающегося поэта, писателя, публициста, общественного деятеля и как руководителя советского отделения Европейского общества культуры.

Когда я не мог участвовать на одной из Генеральных ассамблей Европейского общества культуры в Венеции, Роберт Рождественский привез мне подарок от руководства Европейского общества культуры – изображение различных видов Венеции, подарок как признание моего личного вклада в благородную работу этого общества. Этот подарок я храню и по сей день. Как и подарок самого Роберта Рождественского – трехтомное собрание его избранных сочинений.

После того как М.Горбачев дал команду снять меня с работы и исключить из партии, я отошел от активной политической деятельности и снова стал заниматься наукой, философией, эстетикой и культурой. Мои встречи с писателями и поэтами, деятелями культуры стали более редкими. С Робертом Рождественским я также стал встречаться гораздо реже и, по существу, случайно, к тому же я узнал, что он тяжело болен и редко появляется в общественных местах, но иногда такие встречи все же случались – в Союзе писателей или на каких-то торжественных заседаниях, и на них мы обменивались своими впечатлениями о жизни и текущих литературных и культурных процессах. Р.Рождественский выглядел несколько осунувшимся, как будто усталым, и я не видел в нем того энтузиазма, энергии, силы, которые всегда отличали его от многих других писателей и деятелей культуры. Когда мы говорили о происходящих событиях, в основном о перестройке Горбачева, то Рождественский как бы вскользь заметил, что или Горбачев не понимает, что он делает, или понимает, но тогда тем хуже для него, ибо перестройка ведет нас всех к катастрофе. Видно было, что он это глубоко переживает, и его скупые слова и резкие оценки свидетельствовали об этом с очевидностью. У нас не было возможности подробно и обстоятельно обсуждать эти проблемы, запомнились его высказывания о том, что он, как и многие его коллеги по перу, не на шутку обеспокоен нашим «вхождением в европейский дом», ибо это с неизбежностью приведет к развалу Советского Союза. Это будет означать огромную утрату величайших достижений не только для нашего народа, но и для всего человечества. Рождественский хорошо видел и понимал, что творилось и внутри нашего общества и государства, и в мире, ибо лживые по сути лозунги о европейской свободе и демократии могли привести и нас, и Европу к самым печальным социально-политическим последствиям. Я видел, с каким трудом давались Рождественскому эти рассуждения, на его лице и во всем его облике выражалась страшная боль и мелькала иногда почти какая-то судорога, и он, обычно немного заикавшийся, не мог иногда выговорить внятно и правильно ни одного слова. Я понимал, что переживания за судьбы нашего народа и государства усиливают его болезнь, и мне казалось, что такого напряжения он долго выдержать не сможет. Он до конца оставался настоящим патриотом нашей родины, глубоко переживал все наши неудачи и от души радовался нашим победам и достижениям.

Как я уже отмечал, Роберт Рождественский понимается и в литературной среде, и в нашем обществе как поэт и человек – патриот советской власти, социалистического и коммунистического строя. Его сравнивают с Владимиром Маяковским, который воспевал революцию и построение нового, социалистического общества. Так и Рождественский остался в памяти нашего народа как пламенный патриот преобразований в сфере науки, культуры, бытия и сознания. Он представлялся и представляется по сей день как человек, непоколебимо верующий во все то, что провозглашалось руководителями партии и правительства.

Однако такой образ Роберта Рождественского, на мой взгляд, является односторонним и, следовательно, не совсем верным. Да, он настоящий патриот нашей Родины, патриот, глубоко верующий во все, что делается и происходит в нашей стране. Вместе с тем он глубоко чувствует и переживает все, что видит, слышит, все это затрагивает его душу, и он или радуется, или мучается, или страдает, но в любом случае все принимает близко к сердцу, хотя и не всегда говорит об этом открыто и откровенно.

Роберт Рождественский – это не просто поэт-патриот, а это поэт-мыслитель, поэт-философ, постоянно осмысливающий все происходящее в стране и в мире. Поэтому его патриотизм отличается и глубиной, и широтой, даже своеобразной универсальностью, ибо поэт считает себя органической частью своего народа и не просто его глашатаем, его пророком, а человеком, переживающим и страдающим за свой народ, болеющим его болью и муками и пытающимся найти спасительное средство от всех опасностей, угрожающих его народу и стране. Эту сторону личности Рождественского как человека и поэта часто не замечали, превращая его в какого-то «трубадура» советской власти и социалистического строительства. А он очень часто, никого не посвящая в свои муки и страдания по поводу того, что происходило на его глазах, переживал в глубоком одиночестве. Отсюда глубина его понимания человеческой души и духа, отсюда же глубина боли и страданий, неловкости и стыда за все, что происходило с народом с каждым отдельным человеком. И отсюда же сила его поэтического слова: каждое слово его стихотворений как будто выковано из самой твердой стали или высечено в граните. Оно остается в душе читателя навсегда, независимо от того, нравится ли ему смысл содержания этого слова или нет.

За окном заря красно-желтая.

Не для крика пишу,

А для вышептыванья.

Самому себе. Себе самому.

Самому себе.

Больше – никому…

Вновь душа стонет,

Душа не лжет.

Положу бинты,

Где сильнее жжет.

Поперек души

Положу бинты.

Хлеба попрошу,

Попрошу воды.

Вздрогну.

Посмеюсь над самим собой:

Может, боль уйдет,

Может, стихнет боль!

А душа дрожит –

Обожженная…

Ах, какая жизнь протяженная!

Несмотря на то, что Роберт Рождественский внешне, да и внутренне был сильным человеком, его душа, как душа ребенка, постоянно трепетала от переполнявших его переживаний: радости, горя, стыда, боли за все, что происходило в жизни народа и страны, и если бы он вдруг стал открыто писать о своих переживаниях, ему бы, наверное, никто не поверил, ибо для всех он был как бы безукоризненным, отлитым из гранитного камня, непреклонным патриотом, верящим в правое дело. Для абсолютного большинства людей он был человеком и поэтом, лишенным каких бы то ни было колебаний и сомнений. А на самом деле это был человек и поэт, чье сердце и душа не переставали болеть и страдать и почти умирать в страшных мучениях от всего того, что происходило вокруг в реальной жизни. Одно из его стихотворений звучит как покаяние, как некая исповедь человека, осознавшего свои заблуждения и ошибки, свои грехи перед собой и народом. Нельзя без волнения читать эти строки:

Я верующим был.

Почти с рожденья

Я верил с удивленным наслажденьем

В счастливый свет

Домов многооконных…

Весь город был в портретах,

Как в иконах.

И крестные ходы –

Порайонно –

Несли

Свои хоругви и знамена…

А я писал, от радости шалея,

О том, как мудро смотрят с Мавзолея

На нас вожди «особого закала».

(Я мало знал. И это помогало.)

Я усомниться в вере

Не пытался.

Стихи прошли.

А стыд за них

Остался.

Роберт Рождественский в отличие от многих критиков советского строя, не стремился критиковать недостатки строя ради обретения славы за рубежом, ему даже в голову не приходило уехать куда-то за границу, хотя он понимал и сочувствовал всему тому, что заставляло некоторых известных писателей, поэтов и деятелей культуры покидать Советский Союз.

Отъезд

Уезжали из моей страны таланты,

Увозя с собой достоинство свое.

Кое-кто,

Откушав лагерной баланды,

А другие –

За неделю до нее.

Уезжали не какие-то герои –

(Впрочем, как понять: герой иль не герой?..).

Просто люди не умели думать

Строем, –

Даже если это самый лучший

Строй…

Уезжали.

Снисхожденья не просили.

Ведь была у них у всех одна беда:

«Шибко умными» считались.

А в России

«Шибко умных»

Не любили никогда!..

Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно»

Не на год, а на остаток дней и лет.

Их шмонала

Знаменитая таможня,

Пограничники, скривясь, глядели вслед…

Не по зову сердца, –

Ох, как не по зову! –

Уезжали, –

А иначе не могли.

Покидали это небо.

Эту зону.

Незабвенную шестую часть земли…

Час усталости.

Неправедной расплаты.

Шереметьево. Поземка.

Жесткий снег…

…Уезжали из моей страны таланты.

Уезжали,

Чтоб остаться в ней навек.

Рождественский в своем творчестве стремился нести людям правду, добро, красоту, любовь, справедливость, свободу и милосердие. Разумеется, как умный и талантливый человек, он понимал, что не все и не всегда у него получалось так, как он задумывал. Иногда он ошибался в своих взглядах, оценках, иногда ему не хватало каких-то слов, чтобы полнее выразить задуманное, а порой под воздействием внешних обстоятельств он, может быть, даже вопреки своим внутренним ощущениям, выдавал за подлинное то, что не было таковым. Во всяком случае, размышляя о своей жизни, он осознавал свои ошибки и заблуждения, свое недостаточно глубокое знание и понимание человека и реальной жизни, а иногда и просто считал, что его «бес попутал», и потому получалось что-то несуразное, неправедное, не то, что должно было быть. Эти тревожные, болезненные размышления он выразил в своем одном из последних стихотворений.

Тихо летят паутинные нити.

Солнце горит на оконном стекле…

Что-то я делал не так?

Извините:

Жил я впервые

На этой Земле.

Я ее только теперь ощущаю.

К ней припадаю.

И ею клянусь.

И по-другому прожить обещаю,

Если вернусь…

Но ведь я

Не вернусь.

Будучи настоящим поэтом, Рождественский искал поддержку не у кого-то, более сильного и могучего, не у каких-то сверхъестественных сил а, как подлинный поэт, обращался к самому сокровенному, к тому, что было создано им самим – к своим стихам.

Помогите мне, стихи!

Так случилось почему-то:

На душе

Темно и смутно.

Помогите мне,

Стихи.

Слышать больно.

Думать больно.

В этот день и в этот час

Я –

Не верующий в Бога –

Помощи прошу у вас.

Помогите мне,

Стихи,

В это самое мгновенье

Выдержать,

Не впасть в неверье.

Помогите мне,

Стихи.

Вы не уходите прочь,

Помогите, заклинаю!

Чем?

А я и сам не знаю,

Чем вы можете

Помочь.

Разделите эту боль,

Научите с ней расстаться.

Помогите мне

Остаться

До конца

Самим собой.

Выплыть.

Встать на берегу,

Снова

Голос

Обретая.

Помогите…

И тогда я

Сам

Кому-то помогу.

Если у других поэтов критика была обращена непосредственно к самому советскому строю и руководителям страны, то Р.Рождественский всю силу своей критики обращал прежде всего к самому себе, и от этого его боль и страдания только возрастали. Он стремился не к славе, а к постижению истины и правды, добра и красоты и той самой высокой, самой глубокой универсальной любви к человеку и человечеству, которая преодолевает все и увековечивает все, что она пронизывает, оживляет и благословляет.

Константин ДОЛГОВ

Об авторе

Константин Михайлович Долгов – доктор философских наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации. Автор более 20 монографий по проблемам философии, дипломатии, культуры, религии, в т. ч. о Н.Маккиавели, К.Леонтьеве. Работал консультантом отделов философии и культуры центральных органов печати, директором издательств «Искусство», заведующим сектором литературы отдела культуры ЦК КПСС, председателем правления Всесоюзного агентства по авторским правам (ВААП).