Андрей Макаревич: «В детстве я ненавидел еду»
О ЧЕМ РАЗГОВАРИВАЕТ С СЫНОМ ИВАНОМ?— Разговариваем обо всем, что интересно обоим. Если на экраны выходит новый фильм с Ванькиным участием, конечно же, смотрю, хотя телевизор не жалую. И если он потом позвонит и спросит: «Ну как тебе?» — отвечу откровенно, возможно, даже покритикую. Не знаю, насколько он во мне нуждается, но надеюсь, что примерно так же, как и я в нем. Мы созваниваемся, переписываемся. Не по сто раз в день, но и не раз в месяц.НАДО ЛИ СПЕЦИАЛЬНО ВЫСТРАИВАТЬ ОТНОШЕНИЯ С ДЕТЬМИ, ЧТОБЫ НЕ ПОТЕРЯТЬСЯ С НИМИ В ЭТОМ МИРЕ?— Я никогда ничего не выстраивал и не прилагал ни малейших усилий при общении со своими детьми. А по поводу того, чтобы не потеряться… Тогда их надо водить за собой на веревочке. Знаете, человек ощущает себя взрослым задолго до того, как окружающие, включая родителей, начинают его таковым считать. Я себя лет в пять чувствовал вполне здравомыслящим человеком. Прочитал 12 томов Жюля Верна прежде, чем поступил в 1-й класс. А бабушки и мама все еще обращались ко мне: «Ух ты, маленький…» Вот у отца никогда не было такого, он всегда со мной разговаривал, как со взрослым. Мне было четыре года, когда он со мной рисовал, слушал пластинки Рахманинова, читал вслух «Облако в штанах» Маяковского. Бабушка удивлялась: «Вадим, что ты делаешь? Он же еще ничего не понимает!» — «Да все он прекрасно понимает», — отвечал ей мой папа. Откуда, вы думаете, я знаю на память огромное количество стихов Маяковского? Мне с отцом было очень интересно. Воспитание, мне кажется, заключается в том, чтобы показывать ребенку вещи, с которыми он без тебя вряд ли познакомится или познакомится позже, чем следует. Я глубоко убежден, что научить чему-то, привить вкус можно от двух до пяти лет. Дальше уже бесполезно. На мой взгляд, в том, что в итоге получится из человека, на 70 % «виноваты» гены, на 30 % — воспитание.ОБ ОТНОШЕНИЯХ С МАТЕРЬЮ— Моя мама — человек, который был рожден для беспокойства. Даже если не было повода беспокоиться, она все равно его находила. При этом она работала врачом в институте туберкулеза, писала диссертацию, соответственно, была очень занята. Но в остальное время она беспокоилась. И таскала меня по знакомым врачам, опасаясь, что я заболею чем-то страшным. Из-за этого я постоянно болел, потому что она все же ухитрялась выискивать болезни. И, чтобы мальчик рос здоровым, насильно меня кормила.Я ненавидел еду, любовь к этой простой радости возникла уже в зрелом возрасте. В детстве я не мог представить, что от пищи можно получать удовольствие.МНОГО ЛИ У РОДИТЕЛЕЙ БЫЛО ХЛОПОТ С НИМ?— Нет, пожалуй. Я настолько рано занялся музыкой, что, честно говоря, мне дела не было до того, хлопотно со мной или нет. Мать, конечно, переживала сильно, когда нас с ребятами начали гнобить власти в 1970-е годы, но все равно всегда была на нашей стороне. Она, разумеется, боялась, что меня выгонят из института, и меня таки выгнали. Я же был хиппи. Она говорила: «Окончи институт, а потом делай что хочешь». Но в целом они оба — и мама, и папа — очень меня поддерживали.Помогли с деньгами, когда я решил купить крохотную кооперативную квартирку по соседству с родительской. Мама, понятное дело, присматривала, куда я ушел, с кем тусуюсь, кто пришел и что это за девицы сидят и скоро ли они уйдут. Отец просил об одном: чтобы я не нервировал маму. И из всех своих заграничных командировок (раз в два года он, как архитектор, ездил делать советский павильон куда-нибудь за границу) привозил необходимое для нашей группы. Все свои жалкие суточные, до копейки, тратил на струны, инструменты. Вместе с ним мы выпилили мою первую гитару, не имея ни малейшего представления о том, как это надо делать. Я не знал, например, что есть такое понятие, как мензура, то есть расстояние от порожка до конца грифа. И думал, это неважно. Впоследствии оказалось, что важно: иначе гитара играет в произвольных тональностях.О ПЕРВЫХ ПОДПОЛЬНЫХ КОНЦЕРТАХ «МАШИНЫ ВРЕМЕНИ»— Небольшие зальчики домов культуры, общежития… Нас приглашали, мы притаскивали с собой аппаратуру, сами все включали, играли, потом сами же все разбирали, вытаскивали на себе и везли на каком-нибудь пойманном на дороге рафике ко мне домой. А куда еще? Билетов как таковых не было, организаторы разрезали на части почтовые открытки и продавали их.Потом мы начали репетировать в клубе «Энергетик». Сменили множество помещений, пока наконец в 1979-м не попали в Росконцерт.ОБ ОТНОШЕНИЯХ С КГБ— Начиная с 1977 года за нами ходили представители всех органов внутренней секреции и постоянно вызывали на собеседование. В основном это происходило в номерах гостиниц. В каждой гостинице были комнаты для так называемых собеседований.О ЧЕМ ГОВОРИЛИ С ПРЕДСТАВИТЕЛЯМИ ОРГАНОВ?— О разном. Например, о том, что надо как-то определиться. Мне говорили примерно следующее: «У нашей власти есть враги — Сахаров, Галич. Мы их уважаем, но исключительно как врагов. Поэтому, Андрей, определитесь, кто вы. Если враг, поможем вам уехать. Если друг — пойте то, что у нас принято, а не то, что вы сочиняете». Приходилось отвечать, что, само собой, я не враг: объясните мне, что такого антисоветского в моих текстах, там же не написано «Долой советскую власть».Видимо, среди тех людей тоже встречались симпатизирующие «Машине времени». Один из них недавно принес мне на концерт интереснейший документ времен Росконцерта — «телегу» из Красноярска от какого-то идиота из горкома партии про наш непотребный вид, волосы до плеч, джинсы и возмутительные слова песни «Синяя птица». После подобных жалоб собиралось руководство Росконцерта и сажало нас с воспитательной целью на репетиционный период. Мы говорим: «Ладно, посидим». Через месяц им всем жрать нечего. Спрашивают: «Работу над ошибками сделали?» Отвечаем: «Да, конечно». И играем то же самое. Мир с тех пор очень изменился.ПОЧЕМУ ИХ ДОЛГОЕ ВРЕМЯ НИКТО НЕ ЗНАЛ В ЛИЦО?— Фотографию запрещали размещать на афишах. Да и афиш поначалу у нас не было. Я хотел напечатать красивые, как были в то время у вокально-инструментальных ансамблей, но мне в Росконцерте сказали: «Зачем вам афиши? На вас и так ходят».В 1981 году, когда мы снялись в фильме Александра Стефановича «Душа», начался бум. Невозможно было пройти по улице и двух шагов. Мне пришлось постричься почти наголо. С фильмом забавно получилось. Стефанович чрезвычайно ушлый человек по умению развести начальство, тогда равных ему просто не было. То, что нас в то время сняли в кино, я до сих пор считаю большим чудом. Мы были невероятно популярны — вот Стефанович и сделал на нас ставку. Абсолютно коммерческий шаг. Когда наверху спохватились, было уже поздно: фильм готов к прокату, государственные деньги потрачены.Все изменилось после 1987 года: появились разные музыкальные программы, в том числе «МузОбоз». До этого нас пускали на телевидение только на Новый год — например, спеть с Софией Ротару «За тех, кто в море». Помню, мы тогда вышли в дурацких фраках, которые подобрали в последний момент. Приехали сниматься, как обычно, в майках и рваных джинсах. Но режиссер увидел и сказал, что в таком виде не пойдет, новогодняя программа как-никак. Нас отвели в кладовку, где чего только не было: костюмы мушкетеров, пиратов — в общем, ахинея полная. Нам было уже наплевать, что надевать, поскольку Карл Лагерфельд предложил внучке Софии Ротару сотрудничество было понятно: снимать в основном будут Ротару, а не нас. Так и получилось. А с перестройкой нам дали зеленый свет: пустили и в Москву, и даже за границу.ОБ ОТНОШЕНИЯХ В ГРУППЕ— Если кто-то шел вразнос, вроде Пети Подгородецкого, то он быстро покидал команду.Когда-то меня позвали в «Ленком», но я не пошел. Захаров ставил спектакли «Тиль», «Автоград-XXI», и в музыкальную группу нужен был гитарист. Но я каким-то боком чувствовал, что по отношению к «Машине времени» это будет не очень правильно. Если бы всю группу туда позвали, сомнений и не было бы.Саша Кутиков уходил два раза: первый — в Тульскую филармонию, затем — в группу «Високосное лето». Но вернулся.Мы всегда понимали друг друга и одинаково относились к жизни и ко всему происходящему. Конечно, это большое человеческое счастье — встретить таких людей, как те, что играют со мной в «Машине…» долгие годы. Мы могли ругаться, когда делали новую песню, или спорить по поводу того, как ее сыграть, как сделать аранжировку. На личности наши споры никогда не переходили. Не знали, кстати, что у битлов было точно такое же правило, к которому мы сами пришли: пока любой член команды говорит, что ему не нравится песня, работа не закончена. А поскольку вкусы у всех разные, то бодались все. Еще одно негласное правило: никакие жены, девушки к нашей работе не допускаются. Вообще. Однажды, когда мы были совсем молодые, Кутиков привел красивую девочку на репетицию, и мы его ужасно высмеяли. Дело, которым мы занимались, казалось нам святым. Не хватало еще девок водить!ВЛИЯЕТ ЛИ ЕГО ЭМОЦИОНАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ НА ТВОРЧЕСТВО?— Нет никакой связи. Недавно мы с «Машиной…» записали пластинку «Вы». Лет семь или восемь мы вообще ничего не выпускали, и вдруг мне в голову стали приходить новые песни в стилистике старой «Машины…», которую я очень люблю. До этого я несколько лет занимался джазом, записал ряд альбомов — и с «Креольским танго», и с «Идиш-джазом», мы гастролировали по всему миру. «Машина…» существовала параллельно, мы давали концерты, но что-то новое не сочинялось. Ничего страшного в этом нет: значит, нужна была пауза. В конце концов, у нас около 500 песен.(Алла Занимонец, «Теленеделя», 20.09.16)