Примирение общества со смертью опасно
Заявление лидера нации про «рай» и «просто сдохнуть» отразилось во всех ресурсах. Находка войдет в учебники пиара как образец сенсации из ничего внутри развития канонического образа: то же «мочить в сортире», но в мировом масштабе. За последнее время не было другой мысли, которая обсуждалась бы так же густо и сочно, как эта версия национальной идеи. Когда-то русский философ Владимир Соловьев сказал: «Ибо идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». Теперь появился шанс выяснить напрямую.
Однако эффект оказался смазан расстрелом в Керчи днем раньше. И это не отдельное совпадение. Тема смерти давно звучит у нас рефреном, конденсируясь из перенасыщенной атмосферы насилия. Вместе с реалиями повсеместной агрессии меняется и само сознание – отношение человека и социума к смерти и крови. Чтобы понять глубину этих изменений, достаточно оглянуться назад хотя бы лет на 20.
Путч 1991 г. устроили ястребы, которые сейчас смотрятся невинными пташками. На той пресс-конференции отважная Татьяна Малкина опустила перепуганного до дрожи Геннадия Янаева простым вопросом про госпереворот не на ровном месте. Тогда еще боялись убийств, и главный риск авантюры был в этом. В театре стреляет ружье на стене, а тут несколько дивизий в столице. В ГКЧП, конечно же, были не вегетарианцы, но и они понимали, что введение войск уже пахнет кровью и этого не простят. Центр Москвы – не Новочеркасск и не Тбилиси. Гибель трех парней, отчасти случайная, тогда многое изменила: именно в этот момент все поняли, что кончилась читка пьесы и дело дошло до гибели всерьез.
В связи с теми похоронами любят рассуждать о сакральной жертве, но беда привыкания в том, что сейчас уже и с этим были бы проблемы. Какую смерть власть могла бы сейчас поднять до такого символизма – даже с подключением всех аппаратов внушения и эмоциональной возгонки? То же относится к террору. Рутинизация кровопускания и самой смерти достигла такого масштаба, что требует чего-то запредельно вызывающего, как с убийством Бориса Немцова. Понадобилось кончить самого живого из политиков и именно на фоне Кремля как главного погоста страны. Эту композицию собирали по месту, но говорит она не только о цинизме убийц, но и о непробиваемой окостенелости массы с поистине феноменальной выдержкой.
Официальная идеология такое привыкание легко приписывает наследию лихих девяностых, когда стреляли сразу и везде. Однако на фоне общих тенденций статистика показывает и более сложные графики: если с 1994 по 1998 г. в России наблюдалось снижение уровня убийств, то с 1998 до 2002 г. – рост (среди мужчин на 36%). Здесь важны не цифры, известные не всякому эксперту, а общедоступные резонансные факты, которые массово переживаются, формируя образ времени и мира. После 2000 г. было убито больше оппозиционных политиков, чем в свое время криминальных авторитетов, но «лихие» у нас все равно 1990-е.
Легкомысленное и крайне опасное примирение людей и общества со смертью происходит под воздействием ряда системных факторов или просто технических приемов. О смерти постоянно говорят, но, например, в военных хрониках она чаще отсутствует зримо и, как правило, деперсонифицирована, лишена имен и лиц. Ее «во плоти» скорее прячут, и, кроме того, она отделена от страдания. Еще Лессинг объяснил, почему ужасы литературного описания адовых мук недопустимы в прямом изображении, например в живописи и скульптуре. Правильно поставленная пропаганда вряд ли читает «Лаокоон», но это интуитивно учитывает.
Картины убийства обычно показывают, как людей красиво убивают, но не показывают, как они некрасиво умирают. Герой фильма «Брат-2», докопавшись до главного врага, по пути мимоходом просто так мочит не один десяток ни в чем не повинных сотрудников, которые тут же падают под столы, скрывая от зрителя лишнюю агонию. Сейчас после очередной трагедии власти опять требуют контроля над интернетом, но ни одно подразделение по борьбе с экстремизмом не пытается хотя бы осудить этот фильм за то, что фигура убийцы без нервов возвышается в нем до уровня национального героя с образцовым русским психотипом.
Фильм смотрят не каждый день, но именно это запало. Все великие произведения о том, что «сила в правде», естественно, скорее пацифистские, но здесь эпизод за эпизодом утверждается, что сила исключительно в готовности шмальнуть в первого встречного, взять на испуг и быстро удрать. Примерно этот образ плохо мотивированной агрессии постоянно строят пропагандистские агрегаторы, в которых наши герои на выезде наводят ужас на GI именно своей непредсказуемой безбашенностью. Судя по этим «хроникам», враг бежит, когда русские еще только начинают гарцевать на своих истребителях и эсминцах.
Этот тактический ход может вырастать в стратегию, в том числе во внешней политике. Более того, образ поднимается до уровня военной доктрины, в которой базовая черта национального характера – а именно всеобщая готовность «отдать жизнь за Отечество» – по силе приравнивается к гиперзвуковому оружию. Вопрос не в том, насколько все это по-прежнему соответствует действительности (не все и не всегда готовы умереть за наворованное другими у них же). Важнее, что о святой жертвенности почему-то начинают так учащенно говорить именно сейчас и по нарастающей, хотя патриотизма нам было не занимать и раньше.
Почти год назад депутат от «Единой России», член комитета по вопросам семьи, женщин и детей распространила ролик, в котором дети поют о готовности умереть за все хорошее. Это и вовсе за гранью: на памяти всеобщий запрет втягивать детей в войну нарушил лишь Гитлер. Но у нас все прошло без лишних скандалов, хотя такие общие тренды правильнее оценивать не по официальным установкам, а как раз по маргинальным проявлениям, часто выдающим заветное как минимум по неосторожности.
Здесь полезно вспомнить самое начало транзита к авторитаризму, когда то и дело происходило нечто, еще вчера казавшееся в стране совершенно невозможным. В 2009 г. целый зал в Давосе смехом реагировал на слегка растерянное молчание Анатолия Чубайса в ответ на вопрос Who is Mr. Putin? На Валдайском форуме в Сочи люди в зале, и особенно в президиуме, тоже заливисто хихикали по поводу райской перспективы – в отличие от большинства более серьезных аналитиков понимая, что это была искрометная шутка. Но, возможно, опасность в том, что мы все чаще позволяем себе со всем этим шутить, незаметно приближаясь к банализации последней войны, хотя бы только психологически.
Со временем даже громкие когда-то трагедии укладываются в бюрократическую рутину. В рабочем порядке в 2012 г. вышел указ президента «О материальном обеспечении членов семей Комаря Д. А., Кричевского И. М. и Усова В. А.» – ежемесячные 3000 руб. с индексацией в режиме пенсий. Никто не забыт (в своем роде), но и память о трагедии стерта. Что сейчас жизнь и смерть трех мальчишек после всего, что происходило и происходит на не очень видимых фронтах, где нас нет? Но привыкание идет по нарастающей с учащающимися симптомами влечения к смерти – от сенсационных заявлений до комических попыток возродить дуэли, также бессознательно апеллирующих к готовности убить или умереть за честь.
Все это было бы смешно, когда бы этого не было вовсе. От привычки к смерти не так далеко до убийства как шутки.
Автор — директор Центра исследований идеологических процессов