Как умирала одна монахиня. История из жизни
Выходим из храма. Поздравляю знакомую бабушку с причастием. Предлагаю подвезти — мы из одного района. Она соглашается и радостно так говорит: «Вот бы и умереть так, после Причастия». Я пытаюсь не развивать тему ее личной смерти. Вдруг бабушка распереживается? И наверное, не очень изобретательно переключаю разговор: «Матушка Елизавета так умерла. Монахиня в миру знакомая. Причастилась […]
Выходим из храма. Поздравляю знакомую бабушку с причастием. Предлагаю подвезти — мы из одного района. Она соглашается и радостно так говорит: «Вот бы и умереть так, после Причастия». Я пытаюсь не развивать тему ее личной смерти. Вдруг бабушка распереживается? И наверное, не очень изобретательно переключаю разговор: «Матушка Елизавета так умерла. Монахиня в миру знакомая. Причастилась и, говорят, в этот же день умерла. Давно уже было».
Бабушка смотрит на меня серьезными и одновременно веселыми глазами — помолодевшими. «А, матушка Елизавета? А я ведь была с ней, когда она умирала. Давай расскажу.
Живу я одна. Но рядом племянница с семьей. И вот она звонит мне вечером как-то. Говорит: хочешь, заходи к нам за рыбой. А я, конечно, хочу. Время уже десятый час. 28 марта, как помню. Я, думаю, пробегусь по-быстренькому до соседнего дома. Даже одеваться как следует не стала. Накинула кофту на домашнее. Иду, значит, мимо машин вдоль дома. А там кармашек у нас такой есть. И лавочка в кармашке. Я глядь боковым зрением: сидит кто-то черненький. А это матушка Елизавета. Я ее по храму знала. Странно. Живет она не здесь. Подхожу: «Матушка, вы чего здесь сидите?» — «Мне плохо». — «Ой, пойдёмте ко мне, я тут рядом». — «Нет, я не хочу никого обременять собой». Второй раз в жизни я слышала такие слова — и все от нее. Я стушевалась. Она ведь монахиня все-таки. И твердо так говорит, уверенно. «Ну, давайте, может, скорую?» — «Нет. Посидите со мной, если можете». Мы посидели. И пошли вместе. До дома ее проводить. Она вообще-то недалеко жила, сразу за вокзалом. У нас район отдельно от всего города — за железнодорожными путями. Местные все через мост в город не ходят: мост высокий очень. Мы так, по-быстрому, через линию. Это у нас так называется — через пути. Там ворота железные. Днем они открыты. И матушка тоже там ходила, видимо, когда надо было к нам из города перейти. А сейчас мы шли уже по темноте. Ворота закрыты. Мы полезли через щель в заборе. Я начерпала целые ботинки воды. Но не в этом суть. Пока мы шли, всё разговаривали. И я почувствовала, насколько матушка человек образованный. Оказалось, что после школы, она поступила на исторический в МГУ. А я знаю, что в те годы конкурсы были бешеными. Отучилась. Хотела идти работать по специальности. Оказалось, что надо обязательно вступать в партию. А она не хотела. Поэтому снова пошла учиться. На экономический — в Ленинградский университет... Я была потрясена. В двух ведущих вузах страны отучиться... После экономического пошла работать в статистику. А там одно вранье оказалось. Ушла оттуда. И отучилась где-то еще. Я уж не запомнила. Потому что уже вообще не воспринимала информацию — была под очень большим впечатлением... Ну а потом монахиней стала она.
Дошли мы за разговорами до линии. Идём через пути. И матушка падает. «Плохо мне. — «Давайте скорую». А она мне: «Не надо, прошу вас. Вы только меня не оставляйте». Адрес сказала свой. И отключилась. Мне потом врачи сказали, что это она впала в кому.
Я озираюсь в панике по сторонам. Соображаю, что скорая в любом случае не подъедет сюда — кругом рельсы. Позвать некого. Мысли роятся. Оставляю матушку лежать и кидаюсь к административному зданию. Там коридоры, двери, все закрыто. Стучусь — никого. Потом закричала: «Есть тут кто-нибудь?» Парень выходит: «Вы что кричите?» — «Там женщина умирает! — «Где?» — «На путях!» Он схватил громкоговоритель, рацию какую-то. Столько полиции сразу приехало. И врачи прибежали. Мы подошли к матушке. Меня стали спрашивать. А я на нее смотрю и объясняю, как все было. И вот вижу: как голос мой зазвучал, личико матушкино как-то передернулось. И всё. Отошла. Это сразу понятно стало.
Получается, она ждала, что я приду...
Потом одна знакомая, близко знавшая монахиня Елизавету, рассказала мне, что матушка очень боялась умереть в одиночестве.
Я долго еще сидела в полиции, докладывала. Парень молодой меня допрашивал. Матерился через каждое слово. А там еще женщина-сотрудница в кабинете. Эх... Я и говорю: «Знаете, я сейчас встану и уйду. Зачем мне все это слушать? Не обязана я вовсе». Ой, он как будто опомнился. Раз десять извинился — не поверите. Я вот и думаю, ну, хороший же ты парень, просто тебе напомнить, надо, что ты хороший.
А после уж и домой пошла. Племянница смеялась надо мной: сходила за рыбкой. А я вот что думаю. Матушка про всех моих родных спросила. Так была благодарна, что я с ней побыла. Я, говорит, за вас за всех молиться буду. И как же я теперь ее оставлю? И сама молюсь за нее. И на могилку к ней хожу. И убираюсь, и ношу цветочки, и литию читаю. Там кто-то рядом с ней похоронен — и за него читаю тоже. А как же?
И вот в полиции я до часу ночи сидела. А пока бегала, искала помощи — не было еще полуночи. То есть, получается, где-то около 12 ночи матушка отошла. Успела, значит, после Причастия-то... Бог как все устроил. Ну ладно, приехали. Что-то и я себя неважно чувствую...»