Две не просто Марии

Мария Леонтьевна Бочкарёва и Мария Владиславовна Захарченко – героини, с которых в наше время вполне можно было бы писать иконы. Тем более что они – одни из первых женщин-офицеров, воины, которые по воле судьбы оказались по ту, «белую» сторону баррикад.

Не так давно о них бы сказали, что они «не были вместе с народом». Но мы до сих пор не можем разобраться, что же в ту яркую и жестокую пору на самом деле значило – быть вместе с народом. Историю, как известно, пишут победители, а потом очередные победители её переписывают.

И, наверное, не просто так одна из наших героинь – Мария Захарченко настоящая фурия, убеждённая монархистка, вдохновила Алексея Толстого на образ его «Гадюки», воевавшей вовсе не за белых. В старом сериале «Операция «Трест» её весьма убедительно сыграла Людмила Касаткина, однако о бурной молодости отрицательной героини в этом фильме – ни слова.

Другую – Марию Бочкарёву по-настоящему вспомнили совсем недавно, а талантливый комик и удачливый продюсер Игорь Угольников снял по мотивам её судьбы свой нашумевший «Батальон» с Марией Ароновой в главной роли. Исторической правды от сериала не требовалось, однако и культовым фильм не стал – в такое в России не очень-то верят.
Однако ведь, действительно, женщины были не только в Революции, они сражались и против неё. Многие годы мы знали только Любовь Яровую, а ещё – красавицу-комиссара из «Оптимистической трагедии», да Анку-пулемётчицу, которую братья Васильевы лихо «дописали» за Фурманова в его суховатого «Чапаева».

По ту же сторону фронтов были совсем немногие – если только Люська, всего лишь боевая подруга, фронтовая жена генерала Чарноты в булгаковском «Беге», да эсерка Мария Спиридонова из «Шестого июля» в блистательном исполнении великой Аллы Демидовой.

Есть женщины в русских селениях

О реальных Мариях не забывали только историки, хотя солидных биографий до сих не написано ни о Бочкарёвой, ни о Захарченко. А они вполне могли бы занять достойное место, к примеру, в серии «Жизнь замечательных людей».
***
Мария Захарченко была родом из достаточно знатной семьи Лысовых – потомственных дворян с имением в Пензенской губернии, её отец дослужился до действительного статского советника. Мария была заядлой лошадницей, что потом ей очень пригодилось, и ещё до войны успела организовать в отцовском имении образцовый конный завод.
Она училась в Смольном институте, ей повезло познакомиться с царской семьёй, и прежде всего – со старшей дочерью Николая II Ольгой. Смольный Мария Лысова окончила с золотой медалью, после чего ещё год проучилась в швейцарской Лозанне.

В последнем мирном 1913 году 20-летняя Мария вышла замуж за гвардейца-семёновца Ивана Михно и вместе с ним обосновалась в Питере в офицерском доме на Загородном проспекте.
***
Мария Бочкарёва, по отцу – Фролкова, не могла похвастаться таким же знатным происхождением. Её предки были всего лишь уральскими, а раньше – яицкими казаками. В семье отца – Леонтия Фролкова, обосновавшейся под Новгородом, ходила легенда, что они когда-то «пошли за Пугачёвым» и были вынуждены убираться ближе к северу.

В конце XIX века им снова пришлось бежать – от нищеты и голода в сибирское село Ксеньевка под Томском (на фото). Потому-то Бочкарёва всегда и называла себя сибирячкой. В Сибири её 15-летней отдали замуж, но супруг – Афанасий Бочкарёв оказался сильно пьющим.
Мария вытерпела семь лет, и ушла от него к мяснику-еврею Якову Буку, но и от того ничего хорошего ждать не стоило. За участие в разбое его выслали в Якутск, и жена последовала за ним. Бук не угомонился и там, промышляя в банде хунхузов, и был сослан ещё дальше.

За веру, царя и отечество

Когда разразилась война с Германией и Австрией, Марии Бочкарёвой 25 только исполнилось – в июле 1914-го, а Маше Михно не было и 25, как в той легендарной песне из «Офицеров». Обе пошли на фронт абсолютно точно по убеждению, и пусть это прозвучит немного пафосно – из любви к отчизне.

Но одна – Михно вслед за мужем, которому так и не успела подарить дочку. Та родилась всего через три дня после смерти капитана лейб-гвардии, который умер от ран на руках у жены. Другая же – Бочкарёва захотела в армию, очевидно, потому что никакие мужья ей были не нужны.

Попасть на фронт обеим оказалось совсем непросто. Бочкарёву, которая не без труда вернулась в Томск и явилась к командиру 24-го резервного батальона, тот просто выгнал взашей. Марии Михно и вовсе потребовалась протекция царской дочери и лично императрицы.
Мария оставила дитя на попечение родных, и её зачислили вольноопределяющейся в Елизаветградский гусарский полк, где шефом числилась великая княжна Ольга Николаевна. Командиру полка было высочайше предписано не отчислять женщину-гусара.
***
В свою очередь, Бочкарёвой порекомендовали идти в сёстры милосердия, но это было не по ней. И ей тоже потребовалась августейшая помощь – она отправила телеграмму самому государю, и та, что сегодня просто удивительно, дошла. И Николай II ответил Марии Леонтьевне высочайшим согласием.
Молодую и крепкую казачку взяли в пехоту, она быстро пресекла все попытки солдат приставать, и потребовала, чтобы её называли Яшкой – как непутёвого второго мужа. Уже весной 1915 года Мария сражалась в составе Полоцкого пехотного полка, и сражалась, надо признать, геройски.

Сражения, подвиги, кресты

Имена этих женщин-воинов только позже получили всеобщую известность, особенно после формирования женских ударных батальонов, куда, кстати, Керенский готов был привлечь и Марию Михно. Даже на фронте о подвигах двух Марий было известно совсем немногое.

Странно, что их не замечали репортёры, которых чаще принимали в штабах или во время фронтовых поездок государя-императора. Сами же женщины в погонах на первые роли не очень-то и стремились. Михно и Бочкарёва предпочитали просто служить, и настоящие подвиги не были ни для той, ни для другой чем-то исключительным.

Казачка Бочкарёва не рвалась в кавалерию, а в пехоте, бок о бок с мужиками, ходила в штыковую, бывала в разведке, удивляя всех находчивостью и смелостью. Получила несколько ран, попадала и под газовые атаки, однажды вынеся на себе несколько раненых товарищей.
К началу 1917 года Бочкарёва была уже старшим унтер-офицером и полным Георгиевским кавалером, причём ни один из современников не усомнился, что все награды были получены ею по делу. В окопах Мария овладела и грамотой, что помогло ей вскоре пойти на повышение.
***
Молодая вдова Мария Михно тоже не стала тянуть с участием в боях. Гусары признавали, что она совсем «недурно ездила верхом по-мужски». Поначалу, конечно, сказывалось, что вольноопределяющаяся Михно «никогда не обучалась владению оружием и разведке: значит, с боевой точки зрения была бесполезна».

Присутствие дамы не могло не смущать настоящих гусаров, но изменилось всё очень быстро. Уже осенью 1915 года ей впервые не отказали пойти в разведку – проводником. Мария вывела отряд прямо в тыл роте германцев, которую кавалеристы частью изрубили, а частью рассеяли.
Потом она, сама получив лёгкое ранение, вынесла из-под огня раненого солдата. А в 1916 году на Румынском фронте в Добрудже, когда уже заслуженно получила унтер-офицерское звание, и вовсе удивила весь полк. Она сумела взять в плен болгарского пехотинца, по сути, одним криком.

В одном из тихих деревенских двориков Михно, не слезая с коня, так орала на оказавшегося там несчастного «братушку», что тот предпочёл за лучшее бросить винтовку. Представьте, как он сконфузился, узнав, кому сдался в плен. Свои Георгиевские кресты Мария потом нередко носила даже в Красной России, даже будучи шпионкой, или если хотите – разведчицей.

Революция – время выбора

Весной 1917 года, когда взявшему власть Временному правительству стало понятно, что с армией надо что-то делать, Марию Бочкарёву пригласили в Петроград. Керенскому нужен был непредвзятый взгляд изнутри. Простая баба, полный Георгиевский кавалер высказалась за то, что надо поднимать боевой дух в частях.

Мемуаристы Бочкарёвой не сомневаются, что идея формирования женских батальонов пришла ей давно, возможно, под впечатлением рассказов об амазонках и кавалерист-девице Надежде Дуровой. Мария Леонтьевна, как почтительно величали её в столице, наивно полагала, что один вид погибающих женщин вдохновит русских богатырей на подвиги.

На самом деле от доброволиц не было отбоя, только за неделю к Бочкарёвой их записалось две тысячи. В новом подразделении Русской армии было всё – и жёсткий отбор, и стрельбы, и строевая до упада, и даже зуботычины.
За рукоприкладство Марию, уже поручика, пытался отчитать сам Керенский. На что получил в ответ: «недовольные могут убираться к чёрту». Впрочем, до этого Бочкарёва заверила главнокомандующего генерала Брусилова, что её батальон «не осрамит Россию».

Марию Леонтьевну, которой не было даже 30 лет, всё труднее было отличить от ветеранов солдат-мужчин, она окрепла и поседела, чего из-за короткой стрижки никто не видел, и даже голос стал низким и грубым. Но на фронте, однако, её «женский ударный» так и не сыскал больших лавров. То ли не успел, то ли мужчины не поддержали.
Получив 21 июня знамя прямо на Исаакиевской площади, «Батальон смерти», а как же иначе, отправился под немецкие пули и снаряды. Командир батальона, в котором в итоге оказалось всего 300 штыков, что, впрочем, для того времени совсем неплохо, была ранена в первом же бою под Сморгонью.

Бочкарёва отлежалась в госпитале, и снова возглавила батальон, который, вопреки всем легендам, Зимний дворец в октябре 1917-го вовсе не охранял. Там против матросов и рабочей гвардии очень недолго продержалась только рота во главе с поручиком Лосковым. Но и она была из второго ударного батальона, где командиром была офицер с очень похожей фамилией – Бочарникова.
***
Полк, в котором продолжала числиться унтер-офицер Мария Михно, февраль 1917 года застал на отдыхе в Бессарабии. Прослужив к этому времени больше года, она оставалась такой же воспитанной, тактичной, не теряющей женственности. По словам историка, так и не ставшего её серьёзным биографом, в Михно не было «ничего бутафорского, ничего маскарадного».

Революционные события, как ни удивительно, не стали для неё сколько-нибудь серьёзным потрясением. Убеждённой монархисткой её, похоже, сделали только последующие события. После того как в октябре к власти пришли большевики, Мария, вместе с большинством офицеров и солдат-елизаветградцев, отправилась домой.

Там же нашла разруху, брожения, грабёж помещичьих усадеб и... свой конный завод, брошенный на произвол судьбы. Она пыталась организовать отряды самообороны, но главное – переправляла офицеров на Дон к Корнилову и Деникину, и в Сибирь – к Колчаку. Многих из них прятала.

Выйдя замуж в 1918 году за Григория Алексеевича – офицера-улана, друга своего первого мужа, стала носить его фамилию – Захарченко, под которой и вошла в историю. Молодые с приключениями, под видом персов, добрались на Дон и успели повоевать в составе Вооруженных сил Юга России.
Г.А. Захарченко командовал Кавказским кавалерийским полком, жена была у него ординарцем. Григорий Захарченко погиб от тяжёлых ран, полученных в бою под Каховкой. Мария тоже была там ранена, но выжила и вместе с армией Врангеля эвакуировалась в Галлиполи – на полуостров, ставший военной базой бывшей Белой армии.

Право на смерть

Батальон Бочкарёвой, как и все остальные женские ударные, расформировали сразу после свержения Временного правительства. Марию Леонтьевну арестовали, и есть данные, что она встречалась и с Троцким, и с Лениным. Сотрудничества, судя по всему, не получилось, тем более что Мария категорично выступала против мира с немцами.

Держать её в тюрьме большевики не сочли нужным, а по пути домой в Томск она активно агитировала против новой власти. За это товарищи солдаты просто сбросили мадам поручика с поезда. В Сибири она, едва не спившись, задерживаться не стала и вернулась в Петроград.
Там она вышла на связь с белым подпольем и перебралась в Новочеркасск к Л.Г. Корнилову. И вместе с генералом нежданно-негаданно отправилась в зарубежный вояж. Британский истеблишмент и американский президент Вильсон удостоили вниманием «русскую Жанну д’Арк», а пресса от неё была и вовсе в восторге.

Помощь Белой армии Бочкарёва выбить помогла, но вернувшись в Россию через Архангельск, воевать за белых отказалась. Позже, уже вернувшись в Сибирь, Бочкарёва сформировала санитарный поезд для армии Колчака, который его подчинённые беспардонно бросили при отступлении. Против красных Бочкарёва так и не пошла, но от обвинений в контрреволюционной деятельности это её не спасло.

Прибывший в Сибирь начальник Особого отдела ВЧК Павлуновский, которого Ф.Э. Дзержинский наделил чрезвычайными полномочиями, тут же выписал Марии Леонтьевне «расстрельную грамоту». Приговор привели в исполнение в Томске 16 мая 1920 года. Отставному поручику Бочкарёвой было тогда всего 30 лет.
***
Конец карьеры Марии Владиславовны Захарченко достоин отдельного романа, хотя неплохо представлен и в подзабытой четырехсерийной ленте «Операция «Трест». К тому времени наша героиня в третий раз вышла замуж – снова за офицера, лейб-егеря Георгия Радковича.

Вместе они вернулись в Россию под именем супругов Шульц, и эту конспиративную фамилию во всех источниках теперь почему-то добавляют Марии Владиславовне. В долгосрочную разведку Шульцев отправлял лично генерал А.П. Кутепов – для подготовки монархического заговора.

О том, как он был провален, написано немало, повторяться не будем. Для нас важно, что сама Захарченко считала «Трест» своим последним делом, чем даже поделилась с небезызвестным Василием Шульгиным. Когда весной 1927 года стало ясно, что вся комбинация с «Трестом» проведена при почти прямом «участии» советских «органов», супругам Шульц пришлось скрыться из России.

Но они вскоре вернулись в СССР – уже для «прямых действий», то есть – террористических актов. В том же 1927 году Мария Захарченко вместе с ещё одним «трестовцем» – Эдуардом Оппертутом, ставшим её любовником, предприняли попытку взорвать общежитие ОГПУ в Москве.

Террористов-монархистов едва не схватили, они смогли оторваться от преследователей и добрались до Полоцка. Но там оба были убиты в перестрелке, хотя советские источники не без оснований выдвигали также версию самоубийства.
И ненависть к красным, и неукротимый монархизм Марии Владиславовны проявились в ней ещё в 1918 году. Их, среди прочего, вполне можно связать и с тем, что она дружила с царской дочерью Ольгой, как, очевидно, и со всей августейшей семьёй. Неопровержимые доказательства их гибели – одного этого оказалось бы вполне достаточно, но ведь было ещё и очень многое другое.