Русские в Польше: сила или обуза

Основу русских формирований в Польше составили отступившие туда военнослужащие корпуса Бредова из Вооруженных сил Юга России, Северо-Западной армии Юденича, Западной армии Бермонта-Авалова, Северной армии Миллера, а также задержавшиеся в стране бывшие военнопленные Первой мировой войны. Юзеф Пилсудский сделал ставку на Бориса Савинкова, которому пытался подчинить все русские формирования.Т. М. Симонова. «Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.)». М., «Квадрига», «Зебра Е», 2013, 368 стр.Основу русских формирований в Польше составили отступившие туда военнослужащие корпуса Бредова из Вооруженных сил Юга России, Северо-Западной армии Юденича, Западной армии Бермонта-Авалова, Северной армии Миллера, а также задержавшиеся в стране бывшие военнопленные Первой мировой войны. Юзеф Пилсудский сделал ставку на Бориса Савинкова, которому пытался подчинить все русские формирования. Как отмечает известный историк Татьяна Симонова, «работа по созданию «русского отряда» велась под непосредственным руководством французской военной миссии в Польше… Б. Савинков и сотрудники организованного им Российского политического комитета (РПК) на средства, выделенные из польского бюджета через второй отдел штаба военного министерства Польши, собрали и перевезли в Польшу почти весь контингент интернированных офицеров и солдат бывшей Северо-Западной армии из Эстонии и Латвии и других добровольцев». В результате были сформированы Народно-демократическая армия (НДА) Булак-Балаховича и 3-я Русская армия Бориса Перемикина, подчинявшиеся соответственно Савинкову и Врангелю, а также казачьи отряды, замкнутые непосредственно на польское командование. Из них реальное участие в боях в период Варшавской битвы приняли только армия Булак-Балаховича и казаки, а часть 3-й армии была отправлена в Крым.“ Пилсудский был слишком опытным политиком, чтобы не понимать политической ничтожности Савинкова ”Симонова использует материалы российских архивов – АВП РФ, ГАРФ, РГВА и РГАСПИ. В качестве приложения, занимающего почти пятую часть книги, публикуются ценные документы, в том числе переписка Савинкова с польским военным министерством и Пилсудским, доклады советских дипломатов и разведчиков, документы Земгора о положении русских беженцев в Польше и др.По мнению автора, польские власти недостаточно заботились о положении интернированных после заключения Рижского мира и их положение в отдельные периоды было не лучше, чем пленных красноармейцев. Это побудило часть интернированных переходить в лагеря военнопленных, чтобы иметь возможность репатриироваться в советскую Россию. Всего на родину вернулись около девяти тысяч из примерно 30 тысяч интернированных в Польше, что в Москве рассматривали как относительный неуспех после объявленной амнистии. Интенированным активно помогали русские эмигрантские организации, непосредственно не связанные с Савинковым, – Земгор и эмигрантский Красный Крест наряду с советским Красным Крестом, а также Христианская ассоциация молодых людей, а на заключительном этапе – верховный комиссар Лиги Наций по делам беженцев Ф. Нансен. Кроме того, РУД – Российско-украинская делегация смешанной советско-польской комиссии по репатриации старалась защищать права интернированных и протестовала против попыток польских властей препятствовать отъезду в Россию или на Украину тех из них, кто выразил такую готовность. В книге хорошо показана борьба за интернированных между монархистами-белогвардейцами, «демократическим» Савинковым и представителями советской России. Как полагает автор книги, «правовое обеспечение процесса репатриации вырабатывалось в зависимости от ситуации ввиду отсутствия ранее выработанных нормативных актов. Сроки работы РУД то прекращались, то вновь продлевались. РУД испытала в своей работе трудности объективного (незначительный штат сотрудников РУД в Варшаве, постоянное недофинансирование) и субъективного характера (противодействие со стороны польских властей, непродуманная политика Центрэвака в лице К. Радека)».В то же время в книге есть ряд дискуссионных утверждений. Так, обвинения Савинкова в том, что он присваивал значительную часть средств, выделяемых на содержание интернированных от польского правительства и из других источников, повторяют мнение, широко распространенное в среде русской эмиграции. Однако для доказательства подобного утверждения требуются достаточно сложные и скучные бухгалтерские расчеты, которых в книге нет. Из того, что известно о Савинкове, не создается впечатления, что он располагал тогда сколько-нибудь значительными средствами для подпольной деятельности в России. Да и какого-либо достойного упоминания наследства не оставил. Автор книги полагает, что Пилсудский в какой-то момент советско-польской войны действительно верил, что сможет создать демократическое правительство России во главе с Савинковым, с которым поляки смогут договориться. Но, как представляется, Пилсудский был слишком опытным политиком, чтобы не понимать всю политическую ничтожность Савинкова, хотя и общался с ним чуть ли не как с будущим правителем России. Ему нужна была помощь отрядов Булак-Балаховича в критический момент советско-польской войны, но на большее он никогда не рассчитывал. А самостоятельное продолжение войны Булак-Балаховичем и Петлюрой после заключения перемирия выглядит со стороны Польши не последней попыткой создания украинского и белорусского буфера, а стремлением уменьшить будущее число интернированных за счет потерь в боях с Красной армией, равно как и стремлением ослабить последнюю. Если Петлюра не мог захватить Украину с помощью всей польской армии, неужели Пилсудский поверил бы, что теперь головной атаман сможет сделать это самостоятельно. Как раз отсутствие широкой поддержки идеи Украинской Народной Республики и вынудило Пилсудского помириться с советской Россией даже после варшавского разгрома Красной армии. Он понял, что администрация Петлюры сможет существовать только при условии длительного присутствия польских войск, а многолетней оккупации Украины Польша не выдержала бы ни с какой точки зрения. Симонова, как представляется, порой с излишним доверием относится к донесениям агентов ГПУ и Разведупра РККА, забывая, что они могут нередко отражать лишь слухи, а то и прямую дезинформацию. Так, в книге отмечается без какой-либо критики, что перед Генуэзской конференцией, в начале апреля 1922 года в ИНО ГПУ поступила информация о военном совещании под руководством Врангеля, на котором был поднят вопрос о начале военных действий, и что тот «ведет переговоры с французами о предоставлении ему для военных действий флота». Агент ГПУ доносил, что «в случае начала наступления на Россию войска будут переброшены в Бессарабию, их поддержат румыны, Петлюра и, возможно, даже сербы», «французское правительство торопит начало кампании, желая сорвать Генуэзскую конференцию». Также без всякой критики со ссылкой на обзор Разведотдела штаба РККА приводится сообщение о том, что 16–17 апреля «под председательством начальника румынского Генерального штаба генерала К. Кристеску состоялся военный совет, на котором присутствовали польский и французский военный атташе в Бухаресте, представитель Врангеля в Румынии генерал Геруа, представитель Петлюры Остроградский. Участники совещания пришли к выводу о неизбежности войны с СССР. Представителям Врангеля и Петлюры было предложено определить, какое количество людей из числа военной эмиграции сможет участвовать в ней, какое количество обмундирования, оружия и лошадей для этой цели потребуется. На следующий день польское военное министерство запросило участников совета о том, какое количество подвижного состава потребуется для переброски всех интернированных в Польше на границу». Подобные утверждения имели бы какие-то основания только при их подтверждении соответствующими французскими, румынскими и польскими документами. Пока такого нет, приведенные факты больше смахивают либо на дезинформацию, распространяемую врангелевцами или французской разведкой, либо на фантазии самих агентов, стремившихся сообщать то, что хотело слышать начальство. Ведь угроза интервенции позволяла не сокращать бюджет ГПУ и армейской разведки. Между тем любой непредвзятый анализ выявляет в приведенных донесениях слишком много странностей. С чего вдруг Петлюра и Врангель вздумали объединиться, если прежде никак не могли этого сделать, наоборот – враждовали? Почему французское правительство задумало интервенцию в 1922-м, тогда как в 1919–1920 годах уже убедилось, что солдаты не горят желанием выступать против советской России? Почему Польша и Румыния, не решившиеся воевать с Красной армией в 1920 году, когда она была разбита под Варшавой, а армия Врангеля еще оставалась вполне боеспособной, вдруг задумали напасть на советскую Россию, когда польская, румынская и французская армии были демобилизованы, а остатки врангелевцев постепенно разлагались в лагерях? Трудно усомниться в том, что ни в Париже, ни в Варшаве, ни в Бухаресте серьезных планов антисоветской интервенции не существовало ни в 1922-м, ни в последующие годы. А вывод Симоновой о том, что «попытка государств Антанты, в первую очередь Франции, использовать разношерстный русский военный и человеческий потенциал в рамках расширения ее влияния на востоке Европы была обречена на провал, так как с середины 1924 года на Европейском континенте усилили свое влияние американские промышленники и финансисты в рамках «плана Дауэса», очень напоминает схему советских времен о «межимпериалистических противоречиях», не подкрепленную фактами. Неужели французские политики всерьез рассчитывали использовать 30 тысяч интернированных (с учетом украинцев), которых к тому же практически невозможно было поставить под единое командование, для усиления своего влияния в какой-либо из восточноевропейских стран. Они были не козырем в политической борьбе, а скорее обузой, так как требовали расходов на содержание и расселение. И совершенно непонятно, при чем здесь план Дауэса, касавшийся прежде всего германских репараций.Борис Соколов