Безопасное место: как устроены кризисные центры помощи женщинам в трудных ситуациях

Кризисные центры для женщин в сложной ситуации в России существуют уже не первое десятилетие. В одних есть возможность проживания, в других помогают юридическими и психологическими консультациями. Специальный корреспондент RT Екатерина Винокурова изучила, куда женщина может обратиться, если ситуация в семье стала невыносимой и несёт угрозу жизни и здоровью.

«Шла домой, смотрю — у моего подъезда сидит рыдающая женщина в синяках. Не гражданка России. Она объяснила мне, что её избил муж, она убежала в одном халате, куда идти — не знает. Давайте вместе найдём выход», — такое сообщение в ночи пересылали друг другу все, кто интересуется темой домашнего насилия, пытаясь найти хоть какой-то выход: без документов даже комнату в хостеле не оплатить, большинство шелтеров переполнены, а если пострадавшая ещё и не гражданка России, то вообще становится непонятно, что делать.

Такие сообщения почти ежедневно возникают в профильных чатах, группах, пересылаются друг другу по цепочке «а вдруг кто придумает выход». Не менее популярный запрос: «Вот контакты женщины, её бьёт муж, куда ей идти, не знает. Есть дети». Или: «Обратилась женщина, не гражданка России. Подвергается сексуальному насилию, не знает, куда бежать».

«Скажи ему, что выйдешь в коридор поговорить по работе. Ребёнка бери на руки, с собой — паспорт, мы тебя встретим и довезём до шелтера», — говорю я в трубку телефона.

Анна С. (имя изменено) — жительница Москвы. О её беде мне рассказала моя подписчица, которой пожаловалась коллега Анны, мастер в маникюрном салоне. Анна полгода назад родила ребёнка, и муж стал её запирать в комнате, не давая даже еды. Но сработала приманка: Анна врёт ему, что хочет просто вызвать на дом пару клиентов, чтобы заработать денег. Для того чтобы договориться с ними, ей надо просто выйти в коридор. Чтобы сбежать.

История Анны, кстати, завершилась благополучно. Мы нашли для неё кризисный центр, где она прожила с ребёнком несколько месяцев, с ней работал психолог. Удивительно, но её муж тоже пошёл на психологические курсы по лечению агрессии, и, спустя несколько месяцев, они решили попробовать построить новые отношения, уже на условиях Анны. Мне изредка дают знать, что у неё всё хорошо. Она знает: случись что, помощь придёт. Это знает и её муж.

А вот ситуация с избитой гражданкой СНГ, которую встретила моя приятельница на лавочке у подъезда, закончилась плохо.

Женщину отвели в кризисный центр, который принимает мигрантов, дали одежду, помогли позвонить родным, предлагали помощь в перелёте обратно домой, в разводе. Женщина решила вернуться к мужу, «чтобы не позорить семью».

Мы не смогли её убедить, что семью позорит её муж.

Это — самые типовые истории. На одну хорошую приходится, как правило, несколько плохих и одна очень плохая.

Например, я никак не смогла помочь девушке, которая была в сексуальном рабстве в цыганском таборе в Иркутской области. Она была «женой» сына одного из членов табора восемь лет, своего первого ребёнка родила в четырнадцать.

Она бежала два раза и один раз добралась до Читы — её нашли и увезли силой. За побег ей сломали ногу. Потом она бежала в шелтер в Иркутске, но шелтер взяли штурмом и снова увезли её.

Мы планировали её вывезти, её задача была — добежать до дороги примерно 200 м. Её сестра передала ей записку накануне побега. Муж нашёл записку. После этого они оба навсегда исчезли с радаров.

Неделю назад общество потрясли кадры, когда силовики вломились в квартиру в Дагестане, где жили женщины, оказавшиеся в сложной жизненной ситуации (правозащитная группа «Марем»). Одну из женщин, чеченку Халимат Тарамову, «передали семье».

Через несколько дней общественности показали кадры: босая девушка стоит за спинами сидящих мужчин и говорит, что у неё все хорошо, конфликт с семьёй исчерпан.

Ещё через несколько дней с ней поговорила главный редактор RT Маргарита Симоньян, и девушка повторила, что у неё всё хорошо. «Звучала она спокойно и уверенно. Местами смеялась. Вот по-настоящему нормально звучала. Понятно, что я не была с ней рядом и не видела её, поскольку она дома в Чечне, а я дома в Москве», — написала Симоньян в своём Telegram-канале.

Сейчас в Чечню планирует поездку депутат Госдумы Оксана Пушкина, она хочет лично встретиться с Халимат. 

В России действуют различные кризисные центры помощи жертвам насилия, но их мало, и они не справляются с объёмом работы. Но самое главное — государство не даёт ни центрам, ни жертвам страховки. Например, если родственники жертвы насилия подают заявление о её пропаже, полиция в соответствии с законом начинает её искать. Хотя сама жертва мечтает только об одном: больше никогда в жизни не видеть таких родственников.

В СССР насилия нет

Писательница, активный участник женского движения Мария Арбатова объясняет: в Советском Союзе борьбой с семейным насилием особо никто не занимался, потому что, с одной стороны, жили по поговорке «бьёт — значит, любит», а с другой — в Великую Отечественную войну погибло так много мужчин, что женщина считала за счастье вообще выйти замуж.

«Однажды мой отец шёл домой после лекций, которые он читал, и увидел, что бежит по улице женщина в ночной рубашке, а за ней бежал мужик с топором. Отец был в военной форме, он отобрал у мужика топор, тот не сопротивлялся, так как воспринимал человека в форме как представителя власти. Отобранный топор отец положил в саквояж и потом даже забыл об этом эпизоде, так как случай не был экстраординарным. Да, говорили, что Комитет советских женщин помогает, можно было пожаловаться в местную ячейку партийной организации, но проработка на собрании ничего не меняла. Мужчин был дефицит, за них дрались, семейное насилие было нормой, а вопрос прав человека даже не артикулировался», — вспоминает Арбатова.

Разговор о правах женщин начался в перестройку. Арбатова вспоминает, что одной из первых темой борьбы с домашним насилием занялась психолог Наталья Гайдаренко, создавшая первую профильную горячую линию прямо у себя дома.

Потом появились центры помощи жертвам  насилия «Анна» и «Сёстры»: первый специализировался на помощи жертвам сексуального насилия, второй — бытового.

«Всё финансирование шло через западные фонды, потому что нашему государству тема была безразлична, а нужно было арендовать помещение, заплатить психологам, купить компьютеры, создать условия для работы волонтёров. Моё положение отличалось: я зарабатывала, как писательница и драматург, и создала клуб психологической реабилитации женщин «Гармония». Я не брала ни копейки ни от каких фондов и была независимой, но другие не могли себе этого позволить. Основными донорами были фонды Сороса*, Форда, некоторые немецкие фонды», — рассказывает писательница.

Арбатовой всё же удалось поднять проблему прав женщин и борьбы с домашним насилием на официальном уровне, когда она попала в группу экспертов, которые участвовали в написании предвыборной программы Бориса Ельцина. Как она вспоминает, над ней даже посмеивались: мол, зачем в предвыборной программе основного кандидата такой незначимый вопрос. Арбатова писала, что в стране необходимо создавать сеть государственных и муниципальных шелтеров для пострадавших от домашнего насилия. Как вспоминает сама Арбатова, тогда её идея «разбилась, как волна о камень»: она обзванивала знакомых феминисток, но те говорили, что они не хотят связываться с государством и строгой отчётностью, так как перед куратором из фонда, приезжающим раз в год и не погружённым в тему, отчитаться гораздо легче.

Сейчас Арбатова оценивает ситуацию как сложную. С одной стороны, есть Государственный центр кризисный центр помощи женщинам и детям (его обычно называют просто «Дубки») в Москве, но он постоянно перегружен, а в идеале такой центр должен быть в каждом районе. С другой стороны, не решаются проблемы женщин, живущих в замкнутых религиозных, этнических, социальных общинах.

Также Арбатова говорит о том, что, по её мнению, со стороны государства некоммерческие организации помощи женщинам пользуются недостаточной поддержкой. Так, в прошлом году был объявлен иностранным агентом фонд помощи «НАСИЛИЮ.НЕТ»**. Государство же, на взгляд Арбатовой, предпочитает организации с более консервативной повесткой.

«Мужчин не ищут так, как женщин»

У Светланы Анохиной и движения «Марем» в защиту жертв насилия в Дагестане нет шелтера с постоянным проживанием.

«У нас была квартира нашего волонтёра, Екатерины, которую она снимала для себя, с ней проживали её коллеги по «Марем», а потом решили снять квартиру побольше, чтобы можно было ещё и давать приют женщинам, которые просят о защите. В нашем случае обычно это пара дней, при особых обстоятельствах — месяц, пока женщина не сможет вообще покинуть регион», — объясняет Анохина.

В этой квартире чёткого расписания дня не было: женщины тут останавливались, чтобы бежать дальше, получив первую юридическую и психологическую помощь. Но есть жёсткие правила: например, о наркотиках или алкоголе не может быть и речи.

Разумеется, бывало недопонимание, поэтому в квартире повесили камеры, говорит Анохина. Например, в квартире остановилась одна женщина с ребёнком, и тот пошёл в чужую комнату возиться в вещах, а потом, получив замечание, пожаловался матери, что его ударили. Инцидент быстро проверили по камерам: ребёнок соврал.

Из этой квартиры женщины едут в реабилитационные центры в других регионах России, где их не найдут, говорит Анохина.

В 2020 году в Дагестане случился скандал с шелтером «Тёплый дом».

Женщины, жившие в нём, обвинили руководство шелтера в том, что без их согласия были опубликованы фото и видео с тренингов, а это угрожает их безопасности, а также в моральном шантаже и принуждении к труду.

В ответ центр обвинил женщин в нарушении внутреннего распорядка и клевете.

«Мужчин, которые бегут от насилия, так не ищут, как женщин. Система работы в «Марем» устроена так: нам поступает запрос о помощи на страницу группы или кого-то из активистов, мы кидаем её в общий чат и распределяем, кто чем занимается: есть психологи, есть юристы, есть те, кто может сопровождать», — поясняет Анохина. Как и все, с кем я разговариваю про помощь жертвам насилия, она подчёркивает: помощь оказывается вне зависимости от национальности и религии.

Среди женщин, которые были в разгромленной квартире, была одна из подопечных «Марем». Муж вопреки решению суда забрал у неё детей и домогался одного из них. Женщина на несколько дней прилетела с ребёнком в Махачкалу на следственные действия.

«Она уже подала в суд на ограничение родительских прав и заявление в полицию на сексуальные домогательства в отношении несовершеннолетней дочери со стороны её собственного отца. Заявление приняли, но его поначалу даже не задержали, он свободно гулял по городу. Эта женщина уехала из Дагестана, так как боится его и его родню: сексуальные домогательства к дочери — позор для репутации всей семьи. Когда нас волокли в полицию, этой женщине досталось больше всех, она билась за свою дочку, испугавшись, что за ними пришли приятели её мужа», — говорит Анохина.

Куда бежать?

Первое, что нужно решить, если женщина бежит от семейных издевательств, — вопрос «Куда?». Деньги на гостиницу или хостел есть далеко не у всех, тем более — если на руках дети.

В группах экстренной помощи возможности снять квартиру на ночь-две обычно находятся. Но вот для более продолжительного пребывания, а также для длительной работы с юристами и психологами женщине нужно убежище, причём такое, где её не найдут те, от кого она бежала.

Такие убежища в России есть. Абсолютное большинство из них — негосударственные.

Кстати, вопреки мифам крупнейшая сеть таких убежищ для женщин существует под эгидой Синодального отдела по благотворительности Русской православной церкви.

Приют для женщин в сложной жизненной ситуации «Дом для мамы» расположен в двухэтажном здании в центральном административном округе Москвы. Рядом — хостел, что очень удобно: некоторые женщины прибегают ночью, и им просто арендуют койку до утра, когда придут на работу юрист, психолог, директор центра.

Внутри убежища — здоровый аскетизм. Ежедневно по утрам проходят «собрания»-летучки, где обитательницы планируют свой день. На первом этаже — кабинеты юриста и психолога: тут женщинам помогают восстановить документы, вернуться к родным, обрести силы, чтобы снова взять под контроль собственную жизнь.

Молельная комната тоже есть, но её посещают по желанию.

«Мы принимаем женщин в наш центр вне зависимости от национальности, религии, наличия или отсутствия документов», — поясняет директор «Дома для мамы» православной службы «Милосердие», руководитель направления профилактики абортов Синодального отдела по благотворительности Мария Студеникина.

Она вспоминает, к примеру, как «Дом для мамы» отправлял домой женщину из Конго, причём не говорившую по-русски.

Студеникина считает очень важным, чтобы кризисные центры давали женщине возможность не только преодолеть последствия сложившейся ситуации, но и создать задел на будущее, например получить профессию или найти подработку, чтобы к моменту «выпуска» из центра у неё уже были деньги на первое время.

«Мы считаем, что надо не разрушать семью, а помогать семье. Наши центры — это центры помощи семьям в сложных ситуациях, мы помогаем им разобраться. Но, конечно, параллельно надо работать ещё и с мужчинами», — говорит Студеникина.

Алёна Ельцова создала центр «Китеж» в 2013 году.  

Система помощи, созданная Ельцовой, включает в себя несколько основных компонентов. Первым и основным из них является предоставление временного размещения клиенткам, оставшимся в результате насилия (семейного и партнёрского) без жилья и средств к существованию, дабы избежать попадания в ряды бездомных, криминальные структуры, сети траффикинга. Деятельность центр осуществляет по круглосуточному телефону и в виде кризисного консультирования, в процессе которого проводится выяснение запроса и соответствия его возможностям сотрудников. После беседы и принятия решения о необходимости размещения клиентки с ней заключается временный договор, и только после успешного прохождения испытательного срока он может быть продлён. Общий цикл пребывания в кризисном центре включает в себя проживание, реабилитацию и посткризисное сопровождение.

Точный адрес «Китежа» публиковать нельзя. Это делается для безопасности женщин, которые там живут, с детьми туда тоже принимают.

В центре действует свод правил (включая запрет на алкоголь и наркотики), за несоблюдение которых договор могут расторгнуть.

Среди других правил, которые надо соблюдать, отдельный раздел посвящён безопасности.

Так, подопечным нельзя публиковать адрес убежища, фото с территории, надо сменить сим-карту в телефоне, не выходить в соцсети, не рассказывать другим подопечным подробности своей истории и так далее. Посещения родственников возможны только при согласовании с администрацией. Домашних животных взять с собой в кризисный центр нельзя.

В кризисном центре недопустимы физические наказания детей. Кроме того, в центре есть режим отхода ко сну: для маленьких — в 21:00, для детей постарше — не позже 22:00, для взрослых — в 23:00. Отсутствовать ночью можно не более двух раз в месяц. Наконец, есть график дежурств по уборке помещений центра. Ельцова сравнивает свод правил с уставом на корабле: чтобы он шёл туда, куда надо, необходимо поддерживать на нём чистоту и порядок.

По словам Ельцовой, некоторая часть женщин, получив передышку, возвращаются в семьи, где происходило насилие, «пытаются починить отношения».

«Починить» получается в единичных случаях, иногда женщины возвращаются в «Китеж» по два или даже три раза.

«В основном после пребывания в кризисном центре женщины заново социализируются и уже нормально живут, шлют нам фотографии и даже гуманитарную помощь. Мы им иногда помогаем в сложных ситуациях. Например, одна наша «выпускница» купила квартиру без отделки, мы помогли ей с бытовой техникой простейшей и постельным бельём. На самом деле у наших женщин такая ментальность, что они хотят до последнего сохранить семью, даже если уже есть угроза жизни и её, и ребёнка. К сожалению, к нам попадают, как правило, когда спасать уже нечего, семьи по факту просто уже нет. Более того, на этой стадии возникают уже и серьёзные психологические проблемы у детей, вплоть до суицидальных настроений. И дети не врут, мы видим, как они травмированы, например они начинают сжиматься в комок при малейшем приближении взрослого», — рассказывает Ельцова.

От насилия страдают не только женщины, но и пожилые люди, но, к сожалению, в «Китеже» для них нет условий: большинство постоялиц живут с детьми и нет постоянного дежурного медика, поэтому таких подопечных направляют в партнёрские приюты.

Отдельная проблема — это жёны мигрантов. Ельцова называет их «женщинами-невидимками»: они живут годами в строительных вагончиках, почти никуда не выходя, рядом играют дети, которые могут быть даже не зарегистрированы. Ещё одна категория подопечных — это девушки из «работных домов», которые приехали на заработки, потом у них отобрали паспорт и фактически взяли в рабство. Часто такие девушки подвергаются сексуальному насилию и попадают в «Китеж» беременными.

Ельцова честно признаёт: конфликты между подопечными бывают.

«Люди, живущие в ситуации насилия, теряют границы, а у нас в кризисном центре они начинают их заново формировать. Фигура насильника исчезает, но вместо неё образуется дыра, которую надо заполнить, поэтому многие сперва ссорятся друг с другом, потом мирятся. Мы научились выделять сложных людей, и если женщина так страдает, что у неё буквально «нет кожи», ей причиняет боль буквально всё, мы не селим её в шелтер, а снимаем квартиру».

По словам Ельцовой, насилие часто возникает именно в ультраконсервативных семьях вне зависимости от религии, национальности, этнической общности. Она говорит, что часто такое насилие — это своего рода компенсация. Насильник как раз может получить светское образование, вести социально адаптированную жизнь, но на детях и жене вымещает своё чувство вины за несоблюдение самых жёстких, практически средневековых норм.

«Мне кажется, что отношение к религии, к своему этносу, к своей группе нельзя сводить просто к обрядам и внешней стороне. К сожалению, в последние годы появилось много проповедников самых разных религий, которые как раз «окучивают» глав семейств со своими ультраконсервативными  идеями. Ещё раз повторю: от религии это не зависит. В каждой религии есть культурные семьи, но есть и такие, которые путают религию или этнические особенности и средневековые традиции, в том числе насилие», — говорит Ельцова.

Самая большая проблема кризисных центров с проживанием — это найти «длинные деньги». Ельцова говорит о зарубежном опыте, где шелтеры имеют три главных источника финансирования: государство, НКО и основные религиозные конфессии. Также шелтеры поддерживают известные люди, например выступающие во время религиозных постов с просьбами совершить доброе дело и пожертвовать денег на тот или иной кризисный центр. Грантовая система для шелтера не очень подходит, продолжает рассказ она: грант заканчивается, а шелтер должен работать годами.

Ещё одна проблема шелтеров уже озвучивалась ранее: это обеспечение безопасности подопечных. В первую очередь это недопущение недобровольного контакта между женщинами, детьми и теми, от кого они сбежали.

«Мы видим, что полиция постоянно «находит» наших женщин и сообщает их родственникам об их местонахождении. Полиция работает по закону: ведь родственники каждую неделю подают заявления о пропаже человека, на которые им надо реагировать. Пока в законодательство не будет введён судебный запрет на общение по заявлению пострадавших от домашнего насилия, ситуация не изменится. Женщина говорит: «Я ушла сама, я совершеннолетняя». А родители и муж говорят: «Нет, она пропала». Мы замучились с этим бороться. Пока нет системы судебных запретов, наверное, надо выходить на руководство МВД и договариваться с ними», — заключает Ельцова.

А что мужчины?

От насилия страдают не только женщины, дети и пожилые люди, но и мужчины. Кризисных центров для мужчин очень мало, один из них — «Двоеточие» — расположен в Санкт-Петербурге.

Ирина Чей, психоаналитик, руководитель кризисного центра для мужчин «Двоеточие» говорит: статистики по мужчинам, пострадавшим от различных видов насилия, нет.

«Мужчины, пострадавшие от насилия, часто стараются не придавать значения этой проблеме, отодвинуть её от себя, так как им сложно себя идентифицировать как пострадавшую сторону им сложно признать, что над ними совершено насилие. В обществе есть установка, что мужчина должен быть сильным, терпеть, разбираться сам. При этом человек, пострадавший от насилия, сам потом нередко начинает это насилие производить», — рассказывает Чей.

Шелтеры с возможностью проживания для мужчин не так актуальны: они реже материально зависимы от партнёра, у них, как правило, есть работа и место проживания.

Есть специфика и в работе с пострадавшими мужчинами. Например, если многим женщинам помогает групповая терапия, то мужчинам сложно даже поговорить с психологом с глазу на глаз, продолжает рассказывать Чей.

«При работе в группе надо быть готовым рассказать, что с тобой произошло, и увидеть рядом людей с такими же проблемами. Пережитый опыт может вызывать агрессию. Порой она направлена на себя, порой на окружающих. Пострадавшим от насилия мужчинам бывает сложно видеть таких же пострадавших от насилия мужчин. Они могут вызывать агрессию, так как напоминают травматичный опыт, с которым они сами не справились и оказались в позиции «слабого», — поясняет психоаналитик.

Опыт «Двоеточия» уникален: почти все кризисные центры оказывают поддержку именно женщинам, пострадавшим от насилия. Кроме того, в публичном пространстве дискуссия часто опять же сводится исключительно к ситуации «мужчина бьёт женщину». В современном феминизме есть даже течение радфем, которое выступает за раздельное существование мужчин и женщин. Впрочем, большинство относится к проблеме насилия над мужчинами с пониманием.

Чей объясняет: «Мы не можем говорить о феминистках как о единой группе с общими представлениями о взаимодействии с окружающим миром. Феминистки все разные — кто-то может реагировать на наш центр негативно, кто-то, наоборот, поддерживает. Я считаю, что насилие не проблема конкретной группы, это общая проблема: мужчин, женщин, детей, пожилых людей — и надо искать точки соприкосновения со всеми, кто работает с данной проблемой».

Она считает, что введение системы охранных ордеров, которую предлагают в проекте закона по борьбе с домашним насилием, положительно повлияло бы на процесс работы как с пострадавшей стороной, так и с людьми, которые применяют насилие.

«Порой люди, применяющие насилие, сами от него пострадали и не чувствуют границ, не понимают, что они делают что-то неправильно. И без работы с психологом они даже не могут это понять. Думаю, система ордеров, которая на какое-то время физически разводила бы участников ситуации с насилием, положительно повлияла бы на обе стороны», — заключает Чей.

Который год не утихают споры вокруг проекта закона о противодействии домашнему насилию, который предлагает ввести именно охранные ордеры с целью быстро физически развести насильника и его жертву. Консервативные организации упирают на то, что этот закон может быть использован для того, чтобы в досудебном порядке изымать из семей детей — впрочем, это и сейчас происходит довольно часто. Также консерваторы говорят, что в законопроекте предлагается считать насилием в том числе методы психологического давления, что даст повод для манипулирования. Законопроект пока не принят и дорабатывается.

А пока я иду из магазина домой. Навстречу мне идет женщина, у неё — свежий синяк на пол-лица. «Вам нужна помощь?» — спрашиваю я. «Нет-нет, у меня всё хорошо», — говорит женщина сквозь слёзы и уходит дальше по улице.

* Фонд «Открытое общество» (Open Society Foundation) — организация, деятельность которой признана нежелательной на территории РФ 26.11.2015.

* Фонд «Институт Открытое Общество Фонд Содействия» (OSI Assistance Foundation) — организация, деятельность которой признана нежелательной на территории РФ 26.11.2015.

** Автономная некоммерческая организация «Центр по работе с проблемой насилия «НАСИЛИЮ.НЕТ» — включена Минюстом России в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента 29.12.2020.