Разница между русским и европейским образованием - миф

Мы поговорили с руководителем Лаборатории естественного языка Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» и Яндекса Иваном Ямщиковым о том, почему не стоит противопоставлять российское и европейское образование, из-за чего студенты стремятся уехать за рубеж, и что должно измениться в отечественном образовании. За годы практики Иван видел разные модели преподавания и обучения, учился в шведской магистратуре, участвовал в летних школах в Голландии, Словакии и Испании, семь лет работал в научно-исследовательском институте в Германии и преподавал в Португалии. Иван Ямщиков - Руководитель Лаборатории естественного языка Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» и Яндекса Почему разделять российское и европейское образование ​​ неправильно Главное, о чем многие забывают: Россия — это часть Европы и самое большое европейское государство. Отечественное образование априори часть европейской образовательной традиции: даже исторически оно построено на принципах немецкого (по идеям Вильгельма фон Гумбольдта оно имеет три ступени: первая — средняя школа; вторая — среднее профессиональное и специализированное гуманитарное образование; третья — институты и университеты). Члены мирового научного и образовательного сообщества постоянно взаимодействует между собой: обмениваются идеями и опытом, объединяются для работы над совместными проектами и помогают друг другу двигать науку вперед. А в советское время огромное количество педагогических идей и принципов, разработанных странами «Варшавского договора» (в том числе СССР), стали применяться не только в Европе, но и по всему миру — в США, Китае и других странах. Поэтому противопоставлять российскую образовательную систему европейской — в корне неправильно. 500 лет теологии или инертность европейских университетов Чем университеты евросоюза действительно отличаются от многих российских, так это преемственностью поколений и, как следствие, высокой инертностью развития. Например, у Гейдельбергского университета в Германии огромная инерция: сеть выпускников, государственное финансирование и поставленные на поток центры разного рода фандрайзинга, которые пишут заявки на гранты, ищут индустриальные партнерства и так далее. Все это дает университету ресурсы, чтобы стабильно развиваться и поддерживать высокий уровень образования. Но у такой инертности могут быть и неоднозначные последствия. Например, в Лейпцигском университете уже 500 лет как преподают теологию, и не потому, что в ней появляются новые направления и она активно развивается и меняется, а потому, что так сложилось еще несколько поколений назад. У большинства российских университетов такой инерции в принципе нет, потому что в 90-е годы разорвалась связь между советской и российской образовательной традицией. С одной стороны, это привело к тому, что высшие учебные заведения оказались брошены и часто испытывают недостаток ресурсов, а с другой — появилась возможность строить с нуля, не опираясь на старые принципы и традиции. НИУ ВШЭ Так, например, появился НИУ ВШЭ. Сегодня это огромный университет с четырьмя филиалами в крупных городах России, который был построен в 90-е годы с чистого листа усилиями команды молодых энтузиастов. С самого начала «Вышка» стремилась фокусироваться на исследованиях и уже через эту призму заниматься образованием. Аббревиатура «НИУ» (национальный исследовательский университет) в данном случае — elevator pitch (прим. ред — небольшой рассказ о сути продукта, который можно уложить в 30 секунд) этого высшего учебного заведения. Все зависит от университета, а не от страны Конечно, у каждой страны есть свои культурные особенности, которые влияют на дизайн образовательного процесса. Например, если говорить об отношениях преподавателя и студента, то в скандинавских странах традиционно очень короткая дистанция, все общаются на равных и обращаются друг к другу в основном по имени. Никто не употребляет приставку «профессор», а пойти попить пиво со студентами в обед считается совершенно нормальной практикой. В Португалии, наоборот, дистанция больше и уровень формальности взаимоотношений между студентами и профессорами выше. Учащиеся, при обращении к преподавателю, обязательно добавляют «профессор». А в Германии иногда говорят «профессор доктор», прежде чем обратиться по фамилии. Однако, если посмотреть на ситуацию глубже, станет понятно, что на самом деле разница в атмосфере образовательного процесса зависит не только от культурных отличий, но и от специфики самого учреждения. Для научно-исследовательских институтов важны тесная коммуникация и креатив, потому что ученым необходимо находить общий язык с разными людьми из разных культур, обмениваться опытом и идеями с иностранными коллегами. Например, в Институте Макса Планка в Лейпциге, где я четыре года работал, принято общаться на «ты» даже с директором института, потому что все понимают, насколько важна горизонтальная коммуникация в научной среде. А в Лиссабонском университете, где на программе финансовой математики готовят студентов к работе в банковском секторе, ситуация другая. Эти люди в скором времени будут работать в госсекторе, в министерстве финансов, носить костюм, общаться со сложными клиентами, управлять деньгами, оценивать риски различных инвестиций, поэтому им важно понимать социальную дистанцию и уметь формально общаться с контрагентами. Соответственно, с помощью образовательной программы им прививают некоторый формализм, ответственный подход к происходящему и внимание к деталям. Получается, что образовательное учреждение выбирает определенную политику, которая позволяет частично решить проблемы и упростить людям жизнь в будущей профессии. Учат блестяще, но не объясняют «зачем» В вопросах дизайна образовательной среды есть очень важный вопрос — «зачем?» Ведь образование нужно людям не ради галочки, а для того, чтобы получать какие-то конкретные навыки и знания. Если у вас есть ответ на вопрос «зачем» — с этим можно дальше работать. Например, главным откровением, когда я приехал учиться в магистратуру в Швеции, для меня стало то, что в России я получил блестящее образование мирового уровня, но никто не объяснил мне, как его применять. За год учебы в Швеции я не узнал почти никакой новой теории, зато понял, как использовать все то, что уже выучил в Петербургском Университете. В европейских высших школах ситуация, когда студент не понимает, зачем он учит то, что учит, — редкость. Например, на математическом факультете ему вряд ли предложат в первый день вычислять производные. Сначала ему объяснят, зачем это делать, как и где это пригодится в его специальности, как это встраивается в общую систему знаний и навыков, которую ему предстоит применять в будущем. Весь образовательный курс будет сформирован так, чтобы студент понимал, что и зачем он учит, и какую его профессиональную потребность этот курс закрывает. В России же после распада Советского Союза разорвалась связь между образованием и производством. Если раньше университеты отвечали за крепкий теоретический фундамент, а работодатели — за стыковку теории с практикой, то сейчас обе эти функции возложены на образовательную систему. При этом преподаватели в высших школах часто сами не понимают, где в современной российской экономике будут востребованы их знания. Они отлично справляются со своей работой и дают студентам обширный багаж теоретических и практических инструментов, но из-за гигантской пропасти между университетом и рынком не могут объяснить, где эти знания предстоит применять. Ответственность за преодоление этой пропасти лежит не только на образовательных институтах, но и на всем обществе в целом: государстве, бизнесе и самих студентах. Кстати, последние сегодня все чаще сами четко формируют запрос к университету на понимание того, что они учат и почему им необходимо инвестировать в это свое внимание и время. Ключ к успеху — уважение к университетам В Евросоюзе научное сообщество и, в частности, университеты — предмет региональной гордости. Например, на границе Чехии, Польши и Германии есть город Циттау, слоган которого: «3 страны, 2 университета, 1 город». Исторически на этих территориях было и остается 2 высших школы на население в 25 тыс. человек. И жители невероятно ценят это, ведь они из «университетского города». Или, например, в Нидерландах, есть небольшой городок Делфт, жители которого по-настоящему гордятся двумя вещами: Вермеером и своим университетом. Причем Вермеер — живописец, имя которого гремит на весь мир, автор «Женщины с жемчужной сережкой». Но для человека из Делфта местный университет имеет гораздо большее значение, потому что там каждый год запускаются новые стартапы, а значит создаются новые технологичные рабочие места. Кроме того, это в принципе одно из лучших инженерно-прикладных образовательных учреждений в Нидерландах. В современной России такого уважения к университетам и научному сообществу пока (или уже) нет. Сегодня, за исключением отдельных сегментов (например, IT), у нас к высшим учебным заведениям относятся как к месту, куда ты ходишь бесплатно, не понимаешь зачем и сколько это стоит твоим родителям (хотя все государственные университеты содержим мы вместе, так как платим налоги). Часто даже самые целеустремленные студенты, попадая в образовательную среду российской высшей школы, теряют мотивацию к занятию наукой. Потому что мало кто интересуется и понимает, что это такое, как она развивается и, соответственно, как ее развивать. В то время как в Германии, например, само общество выступает главным адвокатом образования: там никому в голову не придет закрыть университет. С репутационной точки зрения предложить такое — все равно что сказать, что ты «по-человечески понимаешь Гитлера» (как однажды высказался Ларс фон Триер). Это конец карьеры и общественная стигма на всю жизнь. Хорошее образование — это всегда разговор Российское общество пока не понимает ценности университетов, и это нужно исправлять. Чтобы изменить отношение к науке и образованию, необходимо развивать многостороннюю коммуникацию между высшими учебными заведениями, обществом, бизнесом и государством. Например, нужно, чтобы публичные интеллектуалы как можно чаще рассказывали людям, почему университет — это важно, почему он приносит пользу, на какие деньги существует, и как улучшить его работу. Справедливости ради, в последние годы ситуация в России стала меняться. Например, в медиаполе снова возникла фигура популяризатора науки, а у людей пробудился интерес к научно-популярному контенту, тем не менее, серьезные изменения требуют времени и разнонаправленных усилий. В первую очередь, налаживать диалог необходимо университетам и бизнесу, чтобы выпускать востребованных на рынке специалистов. В России уже есть успешные практики: например, Яндекс регулярно поддерживает связь с образовательными учреждениями и помогает создавать качественное IT-образование. Или, высшие учебные заведения (например, Высшая школа экономики) налаживают диалог с крупными конкурентными компаниями и стараются выяснить, каких специалистов не хватает на рынке труда и каким компетенциям обучать будущих выпускников. Есть и примеры громких и интересных региональных партнерств. Например, не так давно, компания Bellini вместе с Metro, SimpleWine и рядом других спонсоров открыли в Сибирском федеральном университете филиал института гастрономии Поля Бокюза. Это первое и единственное российское отделение французской высшей школы шеф-поваров, открытое в Красноярске. Когда видишь такие образовательные проекты, вера в будущее российской высшей школы усиливается: чем больше университетов и компаний подключатся к диалогу, тем скорее удастся изменить отношение к образованию, повысить его качество и конкурентоспособность на мировом рынке. Третья важная сторона процесса — государство, чья задача находить и создавать точки роста для образовательных учреждений. Не мешать, а помогать тем, кто придумал уникальную образовательную программу или решил открыть научный центр, например, на Камчатке. Естественно это непростой процесс, потому что в нtм есть специфика венчура: государство вкладывает в 100 проектов, но только 1 из них оказывается успешным и впоследствии может окупить инвестиции во все остальные. Нам нужно перестать себя внутренне ограничивать и думать, что это нормально, что в России может быть только 5 высших школ мирового уровня. В Финляндии, например, живет 8 миллионов человек: университет Хельсинки занимает сотую позицию мирового рейтинга, а в топ-300 входит еще 3 местных образовательных учреждения. Между прочим, сто лет назад мы с Финляндией были одной страной. Так что если в России в 15 раз больше людей, значит у нас в топ-300 может быть 35 университетов. В конце концов, наша страна богаче, у нас больше нобелевских лауреатов, а еще мы делаем ракеты и покорили Енисей. Если у финнов работает, совершенно не ясно, почему у нас не должно. Когда мы думаем со студентами, куда подавать нашу научную статью, я всегда предлагаю выбирать самую сильную конференцию. В некотором смысле «перезакладываться», целиться максимально высоко. Если у нас не возьмут работу, то мы хотя бы получим квалифицированную обратную связь и критику, с которой сможем переосмыслить и усовершенствовать статью. А если с самого начала будем целиться ниже, то выше не окажемся никогда. Как в анекдоте: чтобы выиграть, нужно купить лотерейный билет. Именно поэтому нужно перестать думать, что у нас не может быть достойной зарплаты ученого или преподавателя. Если у других стран может, значит может и у нас. Надо просто поставить себе эту цель и работать над ней. И цель эта должна быть амбициозной. Если думать, что в России не может быть великой науки, то великой науки в России, действительно, не будет. Александра Иваницкая