Солдат Мирра Тулаев: Под музыку мы пошли в город обезоруживать полицию
"Нам объяснили, как мы должны поступать..."
В германскую войну в 1916 году в октябре месяце был ранен в правую руку и был отправлен в Москву на излечение, по излечении из Москвы отправили меня в г. Астрахань в команду выздоравливающих. В команде выздоравливающих пробыл 11/2 месяца: комиссия признала здоровым и отправила на фронт. Это было в феврале. Наша часть стояла под гор. Крайсбургом (Кройцбург - ныне Крустпилс, часть города Екабпилс в Латвии. - Ред.), в свою часть пришлось ехать через г. Ленинград (так в оригинале, написано в 1927 г.).
Приехали в г. Ленинград, выгрузились из вагона, шли по перрону. На перроне были солдаты и командиры, рабочие с красными повязками на руках собирали всех приезжих солдат и спрашивали, кто куда едет. Некоторые солдаты прятались и убегали, думали, что ловят дезертиров, потому что у солдат и командиров были красные повязки на руках, дезертиры думали, что это военная полиция. Когда нас всех собрали и построили - тогда один командир офицер в чине подпоручика стал рассказывать всем построенным солдатам, что царь арестован и теперь во главе всего Российского государства избрано народом Временное правительство. Мы стояли в рядах и все перепугались от его произнесенных слов и думали, что он ненормальный, кто может арестовать царя, некоторые солдаты стали тихонько тикать.
Потом нас всех оставшихся повели в Смольный. Перед Смольным нам командир сказал, когда будет с вами здороваться один из членов Временного правительства, то вы ему отвечайте: здравствуйте, товарищ член правительства. Когда пришли в Смольный, тогда нам скомандовали "смирно", мы с ним поздоровались - это оказался Родзянко. Родзянко нам объяснил, зачем нас собрали, собрали нас для обезоруживания полиции и жандармов.
Через несколько времени нам выдали документы и сказали, кто куда хочет ехать в какой город. Я избрал Воронеж и получил документ. Перед выдачей документов нам объяснили, как мы должны поступать, когда приедем в какой-нибудь город - должны нелегально найти исполнительный комитет и предъявить документы о нашем задании, после чего нас собралось много солдат и пошли часть на Николаевский вокзал, часть на другие вокзалы.
"Под музыку пошли в город обезоруживать полицию..."
Приехали мы в Москву - там уже некого было обезоруживать, так как там уже была стрельба по городу с полицией, полиция засела по разным домам и вела перестрелку с войсками и с рабочими. Мы поехали по пути до Рязани. Тут уж мы разговелись с жандармами. Отобрали массу револьверов, револьверы раздавали кто не попросит, давали всему вагону. Как приедем на какую-нибудь станцию и увидим жандарма - кидаемся всем составом пассажирского поезда, выбегаем все из вагонов и накидываемся на жандарма, обезоруживая его: кто за шнур, кто за револьвер, кто за шашку. В вагоне можно было найти у каждого пассажира наганов по пять-десять штук.
Приехали в г. Козлов. На перроне нас встретили уже по-другому: стояли рабочие организации, когда мы вышли из вагона - то оркестр музыки играл: "вставай, подымайся, рабочий народ", но жандармы не были обезоружены и нам пришлось обезоружить. Так же под музыку пошли в город обезоружить полицию и освободить политических крестьян и дезертиров-солдат. После всего мы поехали до гор. Воронежа, также по пути следования мы обезоруживали и жандармов.
На станции Усмань пришлось бежать за жандармом, который нас увидал и убежал по полю от нас, которого не представилось возможным догнать ввиду отхода поезда.
"Со всех концов сбежались студенты к нам на подмогу..."
По прибытии в гор. Воронеж наш поезд был задержан у семафора и стоял три часа. Мы ничего не знали, когда пришли несколько железнодорожных рабочих и сказали, что здесь есть, которые обезоруживают жандармов. Мы ответили, что мы их хотим арестовать.
На станцию прибыли войска гарнизона. Тогда я взял одного товарища к себе на квартиру, который должен был ехать по направлению к Ростову тоже обезоруживать, слезли с поезда и пошли по слободе Троицкой к себе домой на улицу Синицынский переулок рядом с Мещанской частью. <...> Мы с товарищем наутро пошли разыскивать Исполнительный комитет, который помещался в бывш[ей] Городской управе, где в настоящее время находится клуб Ленина, и зашли во двор. Оттуда вышел с портфелем гражданин. Мы его спросили, где можно увидеть т. Шаурова1, он спросил, на что он нам нужен. Мы сказали, что приехали с фронта и привезли письмо от его товарища, тогда гражданин сказал, что Шауров будет он сам. Мы потребовали от него документов, что он является Шауровым. Он достал визитную карточку, в которой было указано имя, отчество и фамилия и должность, как сейчас помню, что он был защитник. Тогда мы убедились, что он действительно Шауров и предъявили свои документы. Тогда тов. Шауров с нами поздоровался и сказал: "Ребята, действуйте, в городе все приготовлено и вам будет подмога".
Тогда мы пошли прямо к Зимнему театру и первого постового городового стали обезоруживать. Городовой был известен всему городу, его фамилия была Зимер. Когда мы его обезоруживали, то со всех концов улицы сбежались студенты к нам на подмогу, из-за пазухи достали свернутый кусок красной материи и камнем стали прибивать на палку. Тогда мы все построились и пошли обезоруживать полицию. Народ к нам все прибавлялся, обезоруживали дворянскую часть2, потом сыскную полицию. Хотели выпускать арестованных, но студенты говорили, пока не надо никого выпускать, а конвой заменить студентами, а будет распоряжение от Исполнительного комитета - тогда освободят арестованных, потому что мы не знаем, кто за что сидит, а то повыпустим всех уголовных, тогда они делов в городе понаделают, что не расхлебаешься.
Когда мы стояли около сыскного отделения, то приехали офицеры от коменданта города и просили, чтобы я с ними пошел к коменданту, а студенты им ответили, что "он не пойдет", а если коменданту он нужен - пускай явится сам комендант. Офицер один был, который сейчас служит в Госторге, кажется бухгалтером. После окончания всего бывших полицейских и приставов заменили студенты. Вечером часов в 9 я пошел домой, а мой товарищ попрощался и пошел на станцию. Только дохожу до Мещанской части, смотрю, стоят три солдата и один офицер, увидели меня. Офицер сказал солдатам: "вот этот самый" и меня арестовали и повели на гауптвахту и посадили.
Не помню, сколько просидел, день или два. От Митрофановского монастыря шел первый крестный ход с красными знаменами: священники, музыка. Мы услышали; у одного солдата была красная подушка, мы ее разорвали, разбили стекло и стали кричать, чтобы нас освободили, потом стали ломать нары и бить двери. Конвой был из крестиков (ополченцев. - Ред.), которые стали просить, чтобы не ломали двери - они откроют камеры и освободят. Мы не послушались, продолжили ломать двери и стали выскакивать на улицу к демонстрации.
"Поганый крамолец"
Дня через два я уехал на фронт, наша часть стояла уже не под Крайзбургом (Кройцбург - Ред.), а под Минском в залесье, станция Листопад. Прибыл на фронт, у меня на груди красный бант. Ребята увидели, что у меня красный бант, стали спрашивать, что это значит. Я им объяснил все, что происходит в тылу, но они мне не поверили, так как в частях еще не знали, что совершена революция. Красный бант также увидели и наши офицеры, сейчас же велели его снять и повели в штаб полка.
В штабе полка я стал объяснять, что произошло в тылу, тогда командир полка стал кричать на меня и топать ногами: "Я тебя сейчас здесь же расстреляю, ты не есть казак защитник родины, царя и отечества, а поганый крамолец". Меня оставили в штабе полка и поставили около меня конвой, а офицерство все пошло в кабинет командира полка. Через несколько минут заходит мой командир сотни князь Абаев и спрашивает, за что меня арестовали. Я ему рассказал, как все было, и князь Абаев сказал мне, чтобы я ничего не боялся, потому что теперь им поздно меня арестовывать, так как вся Россия вспыхнула красным кумачом, сам же пошел в кабинет командира полка. За дверью командира было слышно, как происходил там спор, но о чем они спорили - трудно было расслышать. Казак, охранявший меня, тоже говорил: "Не бойся, ничего не будет, у нас в полку все уже подготовлено, мы ждем, должен приехать из Минска какой-то человек".
Через несколько времени ко мне вышел сам командир полка и сказал, что я свободен, но чтобы никому из казаков ничего не рассказывал о том, что происходит в тылу. И я ушел к себе в сотню. Через несколько времени пришел командир сотни и стал меня спрашивать, что происходит в тылу. Я сперва не решался рассказывать, но командир сказал при всей сотне, что "я за все отвечаю", и я стал рассказывать. Тогда командир перекрестился и сказал всей сотне: "Ребята, мы должны перед революцией и рабочим классом заявить, что мы исправили свою ошибку за наших отцов и дедов".
Через несколько времени пришла телеграмма, в которой было сказано, что Временное правительство поздравляет с революцией и просит, чтобы были избраны полковые комитеты. В этот день приехал рабочий из Минска, которого ожидали. Он нам рассказал все значение полковых комитетов. Когда комитеты были выбраны, то нашим некоторым офицерам не понравилось, что рядовые казаки стали вникать в полковые дела. Председателем полкового комитета был избран князь Абаев, а членами в количестве трех - я и другие два.
"Мы пошли в город обедать и завели на улице митинг..."
Прошло несколько времени, князя Абаева кто-то из офицеров убил, так и не дознались. Меня выбрали полковым председателем на два дня, т.к. я выступил на митинге и сказал, что не надо наступать, и меня за это сняли с трибуны, но все-таки мы сорганизовались в числе 50 человек из разных сотен и старались разложить полк, чтобы не наступали; работать в это время было очень трудно, т.к. никакой поддержки не было. Тогда мы стали связываться с пехотными полками как 201-202-й Кавказской дивизии (201-й Потийский и 202-й Горийский пехотные полки 51-й пехотной дивизии II Кавказского армейского корпуса. - Ред.). Тут уже пошло лучше, потому что пехотные полки были, как их называли, большевистскими. Из пехотных полков мы стали брать хороших ораторов, потом стали приезжать из Минска рабочие, также вели разговоры, чтобы не наступали.
На фронт приехал Керенский и привез с собой каких-то двух крестьян. Вел митинги по полкам, что надо наступать, его на митинге загаили и предложили ему побыть с нами в окопах, а не разъезжать в царских вагонах. Ему, видимо, эти упреки не понравились. Во время митингов, когда говорил Керенский, наш командир плакал, проливал свои крокодиловые слезки, он, верно, думал, что казаков он соблазнит этим.
Потом были выборы в Минск на съезд. Из нашего полка были выбраны на съезд я и тов. Гришин, который после оказался старым партийным работником большевиком. На съезде в Минске мы здорово крыли меньшевиков. Во время перерыва съезда мы пошли в город обедать и завели на улице митинг. За этот митинг мы с тов. Гришиным просидели 12 суток в тюрьме и во время прогулки мы с ним бежали и прямо отправились на фронт. Прибыли на фронт и не знаем, что рассказывать своим ребятам относительно съезда. Тогда тов. Гришин поехал в соседний полк 202[-й] Горийский 51[-й] пех[отной] див[изии], т.к. из этого полка был один товарищ на съезде. Приехал тов. Гришин и вечером открыл митинг, объяснил значение съезда, что он постановил не наступать, а держать оборонительную позицию. Правильно ли тов. Гришин объяснял солдатам или нет, только солдаты остались очень довольны.
Прошло несколько месяцев, стали у нас на фронте появляться ударники, на которых старые солдаты смотрели враждебно. Согласно приказу по полку меня, Гришина и еще несколько казаков откомандировали в ударный Оренбургский баталион. Гришин по дороге убежал и сказал мне, что "уеду в Ленинград3, а ты что-нибудь соври насчет меня". По прибытии в ударный баталион стали проверять наличие откомандированных, и я сказал, что тов. Гришин заболел и остался в лазарете. Пробывши один месяц, я тоже сбежал из баталиона. Причина побега была такова, что ударники зверски обращались с дезертирами, которые убегали с фронта домой. Расправа с дезертирами была такова: пойманного дезертира вешали на ветках, а прежде чем вешать, его исколят штыками. Это зверство нам не понравилось, и мы сбежали. За побег нам командир сделал в приказе выговор и признал, что мы изменники Временному правительству и были отправлены в г. Минск в тюрьму, где просидели до суда, но суд почему-то не был.
Так получилась Октябрьская революция, и нас освободили, мы вернулись в свою часть и уехали на Кавказ. Там была уже советская власть, где вступил добровольцем в II Таманскую армию и пробыл до 1918 года января месяца, откуда по болезни прибыл в г. Воронеж и получил назначение из Революционного комитета от тов. Моисеева4 в Землянский уезд на подавление анархии, а в 1919 году в июне месяце я вторично уехал на фронт и демобилизован в 1924 году. В Германскую войну я служил в I конно-осетинском полку Туземной дивизии в чине вахмистра.
В настоящее время служу в Жиркости в должности агента по сборке костей.
(Подпись)
Государственный архив общественно-политической истории Воронежской области. Ф. 5. Оп. 1. Д. 491. Л. 1-7. Машинописная копия.
1. Шауров Иван Васильевич (1883-1973). Революционер, член РСДРП с 1904 г. После 1905 г. стал присяжным поверенным и гласным городской думы. На следующий день после описываемых событий при создании городского исполкома назначен начальником охраны города, которому подчинялась создаваемая милиция.
2. Полицейский участок Дворянской части (района) города.
3. Так в документе. Правильно - Петроград.
4. Моисеев Алексей Сергеевич (1887-1919) - революционер, член РСДРП с 1904 г., с лета 1917 г. глава воронежской организации РСДРП(б). В описываемый период - начальник штаба 1-й Южной революционной армии, формировавшейся в Воронеже.
* Текст публикуется с сохранением орфографии и стилистики и лишь разбит на абзацы для удобства чтения. Подзаголовки даны редакцией.